Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы

Он уложил обоих в сани на шуршащее сено, накрыл тулупом. Потом полез в какой-то дальний, внутренний карман, что-то вытащил оттуда и наклонился к мальчишкам. Володька почувствовал на губах бутылочное горлышко, хлебнул из него и, поперхнувшись, закашлялся. Водка резко обожгла горло, прокатилась горячим расплавленным комом в желудок и разлилась теплом по всему телу. Рядом закашлялся Генка.

— Что, босяки, — спросил рыбак, — заледенели совсем? Изобретатели сопливые. Это надо же придумать такое. — Он неодобрительно покачал головой, ещё что-то пробормотал и забрался в сани.

Володька обнял Генку, и они счастливо и немножко глупо заулыбались.

А сани, плавно покачиваясь, покатили по льду.

Над мальчишками в непостижимой вышине дрожала одинокая голубая звёздочка. На шесте, мигая жёлтым пламенем, качался фонарь.

Володька и Генка блаженно вытянулись под мохнатым, тёплым тулупом. Им было покойно и хорошо. Им крепко досталось сегодня, но они боролись до конца и не боялись. Ну может быть, самую малость.

Они прижались друг к другу; сани качались, как большая лодка, и мальчишки поплыли туда, где есть рыбаки в грохочущих плащах, тревожащиеся мамы и тёплый изразцовый бок печки.

ПЕРЛАМУТРОВАЯ РАКОВИНА

Рассказ

Кешка-победитель

Кешка проснулся и резко сел на кровати. Сердце торопливо и гулко бухало на всю комнату. Он сидел оглушённый его ударами и не понимал, что случилось.

Было темно. В черноте комнаты выпукло выделялся тёмно-синий квадрат окна. В верхнем углу его, как жёлтый шмель, шевелилась мохнатая звёздочка.

Потом сердце притихло, затаилось, и Кешка услышал мягкое, усыпляющее тиканье ходиков. Он повернул голову туда, где они висели, и ясно представил себе голубой круглый циферблат с нарисованной кошачьей мордой. Глаза у кошки хитрющие, шмыгают вслед за маятником — кажется, вот-вот подмигнут. Круглые.

Кешка улыбнулся и совсем успокоился. Он снова лёг на подушку и провёл рукой по лицу.

Лицо было мокрое. Кешка удивлённо отдёрнул руку… и вдруг всё вспомнил.

Вспомнил то, что снилось ему уже вторую ночь подряд: высокую сквозную вышку, море далеко внизу, раскалённые, пахнущие солью доски площадки и весь этот знойный, томительный день. День его, Кешкиного, позора и унижения.

Дом спал. Мирно тикали ходики. И весь город тоже спал, и вся земля. А Кешка был совсем один. И ничего нельзя было вернуть, нельзя было исправить.

Кешка забился к стене, сжался калачиком, стараясь занимать как можно меньше места, и уже наяву заплакал яростными и бессильными слезами.

Он старался не думать, не вспоминать, забыть, но не умел. И думал, и вспоминал, и корчился от стыда.

Кешка приехал в этот южный город из Сибири. Семь дней он просидел, влипнув носом в стекло, — всё глядел, глядел и не мог наглядеться. За окном медленно вращалась Земля — огромная, разная. На седьмой день поезд, изогнувшись, как зелёная гусеница, запетлял между гор. Горы были крутые, и в окошко виднелись только унылые серые стенки, сложенные из косых плиток.

А потом настал час, когда поезд вдруг скользнул в один из бесчисленных дымных тоннелей, лихо свистнул и выпрыгнул в такой ослепительный мир, что Кешка зажмурился. А когда открыл глаза, в лицо ему выплеснулось что-то синее, живое, бесконечное. Это было море.

— Смотрите же! Скорее! — закричал Кешка, но все пассажиры и так уже облепили окна, причмокивали языками и говорили всякие красивые слова.

Море чуть заметно шевелилось, будто дышало, вспыхивало мгновенными иголками бликов и обдавало таким спокойствием, такой силой, что Кешка сразу почувствовал: здесь ему будет хорошо.

В новом городе дома были белые. Всюду росли невиданные деревья, а по улицам ходили необыкновенные люди — красивые и весёлые. Мужчины пускали зайчиков ослепительно белыми штанами, а женщины были такие разноцветные, что рябило в глазах.

Кешка шагал рядом с мамой, и рот его сам собой растягивался до ушей. Он видел, что мама тоже стала необыкновенной. У него была самая красивая мама на свете.

Поселились они в маленьком домике у самого моря. Толстая ласковая хозяйка хлопотала и так радовалась, будто Кешка и его мама самые близкие люди.

— Ох же ж ты мой беленький, худышечка ты моя! И что ж ты такой бледненький, что ж?! — говорила она и гладила Кешку по голове пухлой ладонью. — И какой же ты заморышек! Ну ничего, тётя Люба с тебя человека сделает.

Мама немножко смущалась. А Кешка даже на «заморыша» не обиделся. Ему здесь всё нравилось: и улица, и дом, и хозяйка.

В день приезда возились допоздна — переставляли мебель по маминому вкусу, разбирали вещи, мыли полы. Кешке не терпелось поскорее удрать из дому, сбегать к морю. Но так и не удалось: мама бы без него не справилась.

Легли поздно, и Кешка сразу же уснул как убитый.

Утром, ещё не совсем проснувшись, он почувствовал, как солнечный луч тёплым пальцем упёрся ему в подбородок и медленно пополз вверх. Кешка ждал. Луч шевельнулся, пощекотал губы и остановился на переносице.