Костры амбиций

— Служитель говорит: «Которая машина вас интересует?» Оказывается, у них там стоят две, «мерседес» и универсал «меркурий», а берут они 410 долларов в месяц за одну машину, там так стене написано. Восемьсот двадцать зеленых ежемесячно за обе. На двести дороже, хрен дери, чем я плачу за весь свой дом в Дикс-Хиллзе.

— И служитель показал вам ту машину?

— Служитель объяснил, где она стоит, — и пожалуйста, идите осматривайте, — говорит Гольдберг. — По-моему, он этого Мак-Коя не особенно обожает.

— Во всяком случае, особо о нем душой не болеет, — кивает Мартин. — Я спросил, брали ли из гаража эту машину в прошлый вторник вечером, и он сразу: да, конечно, он хорошо помнит, Мак-Кой взял ее в шесть и вернул около десяти, и вид у него был встрепанный.

— Хорошо иметь таких заботников, — добавляет Гольдберг.

— Один он был? — спрашивает Фицгиббон.

— По его словам, да, — отвечает Мартин.

— Короче, вы считаете, что это — он?

— Он.

— Ладно, — говорит Фицгиббон. — Что дальше? Как будем заводить дело?

— Зацепка уже есть. Мы знаем, что в тот вечер он брал машину и куда-то на ней ездил.

— Дайте нам этого Мак-Коя еще минут на двадцать, — говорит Гольдберг, — и будет вам все дело на тарелочке. Он же начал колоться при первом разговоре.

— Особо на это не полагайтесь, — говорит Фицгиббон. — Но попробовать можно. Вообще-то у нас ни хрена нет. Нет свидетелей. На пострадавшего рассчитывать не приходится. Неизвестно даже место происшествия. Мало того, сначала, когда парень явился ночью в клинику, о том, что его сбила машина, вообще речи не было.

Тут Крамера осенило, и он оказал:

— А может, он уже тогда был в отключке? — То, что недавно еще выглядело типичной беспросветной бодягой, вдруг залучилось голубыми надеждами. — Мы же знаем, что он очень крепко получил по голове.

— Может-то может, — ответил Фицгиббон, — но мне от этого не легче. Материала, чтобы завести дело, нет. А Эйб, говорю вам, хочет, чтобы мы предприняли решительные действия. Его эта демонстрация вчерашняя расстроила. «Правосудие Вейсса — белое правосудие». Во всех газетах было напечатано, и по телевидению показывали.

— Херня, а не демонстрация, — говорит Гольдберг. — Мы там были. Две дюжины пикетчиков, почти все — старые знакомые, эта Рива, как ее? со своими гомосеками, остальные — прохожие ротозеи.

— Подите втолкуйте это Эйбу. Он тоже, как и все, смотрел телевизор.

— А знаете, — задумчиво произносит Крамер, — мне кажется, этого парня, Мак-Коя, можно бы попробовать выкурить.

— Выкурить?

— Ну да. Я сейчас просто думаю вслух, но… если, может быть, выйти с этим в прессу…

— В прессу? — кривится Фицгиббон. — Ты что, шутишь? С чем? Мужик начинает нервничать, когда к нему на квартиру заявляются двое полицейских, и он пользовался своей машиной в тот вечер, когда был сбит пострадавший? Знаешь, что из этого следует? Ровным счетом ничего.

— Я же сказал, я просто думаю вслух.

— То-то и оно. Сделай мне одолжение, не думай вслух при Эйбе, а то он может решить, что ты это всерьез.

* * *

Рид-стрит — это одна из старых улочек в центре, по соседству с Ратушей и судом. Она довольно узкая, и здания, теснящие ее по обе стороны: конторы и мануфактурные склады с чугунными колоннами и козырьками, повергают ее в траурный полумрак даже в такой день, как сегодня, когда весело светит весеннее солнце. Правда, старые дома в этом районе, в треугольнике к югу от Кэнел-стрит, постепенно, исподволь перестраиваются под современные офисы и под квартиры, но сажа слишком глубоко въелась в стены.

Шерман Мак-Кой шел по кафельному коридору четвертого этажа в одном из этих старых чугунных строений. Он увидел пластиковую табличку на двери: «Дершкин, Беллавита, Фишбейн и Шлоссель», толкнул и очутился в крошечной, ярко освещенной приемной со стеклянной перегородкой, за которой сидела смуглая латиноамериканская женщина. Шерман назвался и объяснил, что ему нужен мистер Киллиан. Женщина надавила звонок. Открылась стеклянная дверь, за ней оказалось другое помещение, просторное, с белыми стенами и залитое еще более ярким, совсем уж невыносимым светом. Он бил с потолка, и Шерман поневоле понурил голову. Под ногами лежал оранжевый фабричный ковер без ворса. Щурясь от тысячеваттного сияния, Шерман увидел диван с белыми пластиковыми боковинами и кремовым клеенчатым сиденьем. Сел и сразу же съехал на самый край — сиденье оказалось покатым, хочешь не хочешь пришлось откинуться лопатками на спинку. Шерман неуверенно осмотрелся. У стены напротив стоит еще один такой же диван, на нем сидят двое мужчин и женщина. Один мужчина в сине-белом тренировочном костюме с ярко-синей кожаной грудью. Другой — в чем-то вроде шинели из бурой зернистой кожи, должно быть — слоновьей, с исполинскими широченными плечами. А на женщине черный пиджак, тоже кожаный и широкий, черные кожаные брюки и черные пиратские сапоги с отворотами под коленками. Все трое сидят и щурятся. И так же как Шерман, то и дело съезжают на край покатого дивана, а потом, шурша и скрипя кожей, отодвигаются обратно. «Кожаная» мода. Похожи втроем на одного слона, которого донимают мухи.