Костры амбиций

Перед Фэллоу стоит глубокая миска с томатным супом и фужер белого вина. Вогель расправляется с жутким кусищем телятины.

— Схватились обеими руками, а?

— Угуммм. — Во всякам случае, к черту не послали, и то ладно, думает Фэллоу. Дурнота понемногу проходит. Ртутный желток в голове тает. Нервную систему пронизывает радостное возбуждение — с таким подъемом выходит атлет на арену. Фэллоу ощущает себя… почти чистым! О, восхитительное чувство, столь редко воспеваемое поэтами, — чувство человека, который в кои-то веки собственным трудом зарабатывает свой хлеб!

* * *

Настала очередь Крамера в продолжение следующих двенадцати часов носить на поясе пейджер. В Отделе убийств такой порядок, что кто-то из прокурорских помощников в любое время, круглые сутки на проводе. Цель та, чтобы можно было незамедлительно явиться на место происшествия и снять показания свидетелей, прежде чем те разойдутся или утратят потребность делиться впечатлениями. И целых двенадцать часов дежурный прокурорский помощник должен разбираться с любой бодягой, имеющей то или иное отношение к убийству. Вот и в этот полицейский участок на территории Бронкса Крамера привела бодяга чистой воды.

У пропускного стола стоит чернокожий сержант-детектив Гордон и вводит его в курс дела.

— Этого типа все зовут Альфонс, — рассказывает Гордон, — но он не альфонс. В основном он игрок, ну и, должно быть, приторговывает наркотиками. Но одевается как альфонс. Сейчас сами увидите. Он сидит в гардеробе, на нем какой-то необыкновенный костюм-тройка с двубортным жилетом, ни с кем не спутаешь. — Гордон покачал головой. — Сидит на краешке стула, ест свинину на ребрышках, а держит кусок вот так, — Гордон вытягивает шею далеко вперед и отставляет руку с оттопыренным мизинцем, — чтобы не капнуть соусом на костюм. У него этих говенных костюмов штук сорок, и говорит он о них так, будто это его утраченное дитя родное.

А случилось то, что эти сорок костюмов у него украли. Полная бодяга, тут и говорить не о чем. Бесконечный поток инфантильной глупости и бессмысленной злобы, и это еще Крамер не до конца выслушал.

Воздух в главном помещении участка пропитан сырым и почему-то сладковатым запахом гнилой древесины — не первое десятилетие из радиаторов парового отопления сочится на пол горячая вода. Теперь-то уже почти все полы бетонные. Стены выкрашены казенно-зеленой масляной краской, а понизу, на высоту трех футов обшиты встык облупленными деревянными панелями. Стены в этом здании толстые, потолки высокие, но скрытые от глаз плоскими корытцами люминесцентных ламп. У входной двери Крамер видит со спины двух постовых с раздутыми от оружия и прочих причиндалов боками — тут и карманные фонарики, и пачки бланков, и радиотелефоны, и наручники.

Один из постовых жестикулирует, воздевая руки над головой, видно, что-то втолковывает трем местным жителям, мужчине и двум женщинам, а они слушают и явно не верят ни единому слову. Гордон продолжает рассказывать:

— Он пришел в один дом, и там было еще четверо, среди них — некий Андре Поттс, который, по его мнению, должен был знать, кто взял его костюмы, а этот Андре отпирается, мол, слыхом ни о чем таком не слыхал, и так они толкут воду в ступе, покуда Андре не надоело, он встает и идет к двери. Ну, ты бы вот что сделал, если бы какой-то нахал повернулся к тебе спиной, когда ты у него выспрашиваешь, где твои чертовы сорок костюмов? Выстрелил бы ему в спину, верно? Именно так Альфонс и поступил. Трижды разрядил в спину Андре Поттсу свой револьвер тридцать восьмого калибра.

— И свидетели есть? — спрашивает Крамер.

— У нас дожидаются.

В это время у Крамера на поясе запищало.

— Можно позвонить по здешнему телефону?

Гордон указал взмахом руки на открытую дверь Следственного отдела, примыкающего к главному помещению. В Следственном отделе стоят три металлических канцелярских стола серого цвета. И за каждым сидит по негру в возрасте между тридцатью и сорока годами, все трое одеты по уличной бронкской моде, может быть даже чуточку перестарались. Надо же, мелькает у Крамера мысль, весь Следственный отдел — из одних чернокожих. Тот, что за ближайшим к нему столом, — в черной стеганой безрукавке и черной же футболке с короткими рукавами, могучие бицепсы наружу.

Крамер, протянув руку к его телефону, вежливо бормочет:

— С вашего разрешения…

— Эй ты, какого хрена?

Крамер отдернул руку.

— Сколько мне еще сидеть на цепи, как гребаной собаке?

Он с оглушительным лязгом вскидывает левый кулачище. На запястье — наручник, от наручника вниз тянется цепь, а конец примкнут к ножке стола. По его примеру и двое других вскидывают над головами руки, звенят и подымают крик. Оказывается, они все трое прикованы каждый к своему столу.

— Что я, на хрен, сделал? Только видел, как этот долбаеб пришлепнул лоха, пришлепнул лоха этот долбаеб, а посадили на цепь, блин, меня, как гребаную собаку, а он, сука… — он опять громко залязгал цепью, указывая на заднюю дверь, — сидит вон там, телевизор смотрит и ест свинину на ребрышках.