Костры амбиций

Крамер посмотрел на Роланда, затем повернулся, обвел взглядом ложу присяжных, сделал несколько шагов туда, несколько шагов сюда, задумчиво улыбнулся присяжным — так, чтобы без слов стало понятно: «Видите, перед вами вполне симпатичный молодой человек, которому можно верить».

Крамер спросил Роланда о роде его занятий, на что Роланд тихо и скромно ответил: «Художник». Крамер спросил, есть ли у него в данный момент постоянная работа. Нет, сейчас нет, сказал Роланд. Крамер немного покивал, затем серией вопросов прояснил, почему этот талантливый молодой человек, всей душой стремящийся найти применение своим творческим силам, такового применения не нашел, и теперь ему — из песни слова не выкинешь — предстоит отбывать наказание за мелкое правонарушение, связанное с наркотиками. («Король крэка с Вечнозеленой аллеи» отрекся от престола и превратился в раба нездоровой среды.) Подобно своему другу Генри Лэмбу, хотя и будучи лишен преимуществ Лэмба в смысле стабильности семейной жизни, Роланд использовал ничтожный шанс, предоставляемый судьбой молодому человеку из муниципальных новостроек, и не утратил надежд и мечтаний. Единственно ради того, чтобы душа не рассталась с телом, Роланд опустился до своей коммерции, хотя и пагубной, но далеко не необычной в гетто. Ни он, обвинитель, ни сам Роланд, свидетель, не пытаются скрыть или приуменьшить его мелкие правонарушения, однако, учитывая среду, в которой проходила его жизнь, справедливые сограждане не должны из-за этого отказывать ему в доверии, когда речь идет о деле такой важности, как судьба Генри Лэмба.

Сам Чарльз Диккенс, повествуя о жизни Оливера Твиста, не сумел бы подать ее в более выгодном свете, во всяком случае, если бы стоял перед присяжными в зале заседаний большого жюри в Бронксе.

Затем Крамер провел Роланда через весь эпизод со сбитым на дороге Лэмбом и сбежавшим виновником происшествия. Особенно любовно он задержался на одном моменте. То был момент, когда сексапильного вида брюнетка обратилась к высокому мужчине, который вел машину.

— Что она ему крикнула, мистер Обэрн?

— Она крикнула: «Шууман, поберегись».

— Она назвала его — «Шууман».

— Мне послышалось так.

— Пожалуйста, повторите это имя еще раз, мистер Обэрн, в точности так, как вы его услышали в тот вечер.

— Шууман.

— «Шууман, поберегись»?

— Правильно. «Шууман, поберегись».

— Благодарю вас. — Крамер повернулся к присяжным, оставив это «Шууман» висеть в воздухе.

Итак, индивид, сидящий на свидетельском стуле, — это юный обитатель тех же опасных кварталов, истинный друг, чьих героических усилий оказалось недостаточно, чтобы спасти Генри Лэмба от преступной халатности и безответственности банкира с Парк авеню. В свою очередь, Карл Брилл, владелец нескольких такси, подтвердил, что Роланд Обэрн действительно нанял одну из его машин, чтобы спасти Генри Лэмба. Эдгар Табб (Кочан-Курчан) рассказал, как он вез мистера Обэрна и мистера Лэмба в больницу. Что говорил мистер Лэмб, он не помнил, помнил только, что тому было больно.

Следователи прокуратуры Уильям Мартин и Дэвид Гольдберг рассказали о той неблагодарной полицейской работе, которую им пришлось провести, чтобы по нескольким цифрам номера машины разыскать банкира с Парк авеню, и как тот сразу начал юлить и суетиться. Рассказали и о том, как Роланд Обэрн без колебаний опознал Шермана Мак-Коя по фотографии, предъявленной в числе многих других. Гаражный сторож по имени Дэниэл Подернли показал, что Шерман Мак-Кой выезжал на своей машине именно в тот вечер и в те часы и возвратился в растрепанном и взбудораженном состоянии.

Все они входили, садились за стол и снизу вверх смотрели на волевого, но терпеливого молодого помощника окружного прокурора, каждый жест, каждая пауза, каждая поза которого говорили: «Нам надо только предоставить им возможность рассказать то, что они знают, и так, как им самим хочется, тогда истина проявится сама».

А потом он вызвал ее. Мария Раскин вошла в амфитеатр из вестибюля, пройдя мимо пристава, стоявшего в дверях. Она была великолепна. Костюм — как раз в нужном регистре: черное платье с жакетом, отделанным черным бархатом. Не выглядит ни принаряженной, ни одевшейся попроще. Идеальная скорбящая вдова, пришедшая участвовать в серьезном деле. И при всем этом — молодость, красота и чувственность, которой, казалось, дышат эти одежды, эти изумительные, даже в трауре, черты, безупречно убранные густые темные волосы, готовые рассыпаться в безумном порыве — в любой момент! — по любому поводу! — по первому знаку! — только мигни! Крамер услышал, как присяжные задвигались, загудели. Конечно, они ведь читают газеты. Смотрят телевизор. Таинственная Брюнетка. Клевая девица. Вдова финансиста — и все это она.