Костры миров (сборник)

Конечно, ультрафиолетовое излучение солнца может доставить людям неприятности. Врачи обязательно запротестуют против таких опытов... Но есть ведь ледяные пространства Арктики и Антарктики, а также пустыни... И, кроме того, - он задумчиво посмотрел на плотную портьеру, - от излучения можно укрыться...

Я не перебивал инспектора, ожидая удобного момента. Даже его слова о том, что практически несложно создать некие газообразные вещества-дезозонаторы (например, смесь водорода и аммиака), меня не поразили.

Такие лекции я слышал не раз... Уловив момент, я спросил, кивнув на портрет Бестлера:

- А это? Он тоже физик?

- Нет. Скорее социолог. Лидер. Он первый заговорил о том, что история - не наука. О том, что заключения, сделанные, к примеру, на основании изучения средних веков, сколь бы тщательно они ни проводились, не могут оказаться полезными в наше время.

- Насколько я помню, загар на коже вызывается именно ультрафиолетовым облучением?

Инспектор внимательно посмотрел на меня:

- Да.

- И ваша обсерватория занимается озоновым слоем?

- Частная задача, - поправил меня инспектор. - Всего лишь частная задача.

- Так при чем тут история? И что делает социолог, лидер, как вы его назвали, среди физиков?

Он улыбнулся:

- Серьезный вопрос. Такой серьезный, что на него вам ответит сам лидер.

- Норман Бестлер?

- Да. Остальной мир знает его под этим именем.

- О каком мире вы говорите? - Оказывается, я еще не потерял способность удивляться...

- Из которого вы прибыли.

"Маньяк, - подумал я. - Человек с дурным воображением. Они все тут такие. Обитель помешанных".

- А Хорхе Репид и его напарники - они социологи? Или физики? Они из какого мира?

Инспектор не смутился:

- Они патриоты! Миры, Маркес, - он, оказывается, знал мое имя, - миры, Маркес, не могут не иметь промежуточных звеньев. Разве не так? Эти парни выполняли ответственную работу. Такую ответственную, что вы невольно стали их сообщником! Конечно, - улыбнулся он, пытаясь смягчить свои слова, - у вас есть возможность утешения, ибо случается такое стечение обстоятельств, когда самый сильный человек не может ничего сделать. Но это не утешение, правда?

Он поставил меня на место. Но зато я уловил, наконец, связь между угоном самолета и обсерваторией "Сумерки", между выжженной сельвой и дырой в атмосфере, между попыткой убить меня и словами о моем невольном сообщничестве...

И ночью я думал об этом.

Несколько раз стены обсерватории вздрагивали, как при легком землетрясении. Я встал и поднял портьеру.

Сквозь завесу листвы и ветвей прорвались тревожные вспышки, будто рядом стартовала ракета.

Где в эту ночь наступила засуха?..

Гость

Казалось, обо мне забыли, и несколько томительных дней я провел наедине с портретами. Узнав имена изображенных на них людей, я несколько успокоился. Но к свастике я привыкнуть не мог.

"Зачем, - думал я, - мне разрешили в день моего появления связаться с шефом? Только ли потому, что я не мог выдать своего местоположения, а значит, и местоположения станции? Или чтобы шеф, услышав меня, не начал поиски? Почему меня решили убрать на другой день и отдали в распоряжение любителя цапель эгрет?

И кто стрелял над озером, потерянным в сельве? В меня стреляли, случайно попав в водителя, или именно водитель являлся мишенью?.. А чего хотел от меня Отто Верфель во время странной беседы на острове? Если он желал моего побега, то почему не подал хоть какого-то вполне однозначного сигнала?.. И что это, наконец, за обсерватория?.. "Сумерки"... Это походит на код... Сумерки... Время нарушения некоего природного равновесия, когда человек перевозбужден, когда им овладевает беспричинная тревога..." Подняв портьеру, не выспавшийся, усталый, я смотрел в окно. И вдруг увидел людей.

Они шли по бетонной дорожке, под аркой лиан, и я невольно позавидовал их спокойствию. Первым шел инспектор. Очень официальный, очень прямой. В штатском костюме, который не выглядел на нем чужим, но и не казался естественным. Рядом, мерно печатая шаг, шел один из тех, кто спорил в клубе о войнах и о том, что невозможность предотвращения их самой природой заложена в наши мозги. Третьим был Норман Бестлер. Я ясно различил на его длинном лице выражение крайнего удовлетворения. Что он предложил на этот раз? Какую идею?

Я вдруг вспомнил, как был раздосадован, даже взъярен Бестлер, когда на одной из лекций в ночном дискуссионном клубе в Сан-Пауло студенты стащили его с трибуны. В тот вечер Бестлер чуть ли не впервые заговорил перед широкой публикой о нейрофизиологической гипотезе, которая, по его словам, сама собой вытекала из теории эмоций, предложенной в свое время Папецом и Мак-Линном и подтвержденной, якобы, многими годами тщательной экспериментальной проверки. Он говорил о структурных и функциональных отличиях между филогенетически старыми и новыми участками человеческого мозга, которые, если не находятся в состоянии постоянного острого конфликта, то, во всяком случае, влачат жалкое и тягостное сосуществование.