Костры Сентегира

— Хавэл. Суета сует — так переводят это место, — кивнул Сорди.

— Это, может быть, у евреев прах и суета, а в Динане напротив. Из пыли и влаги весь дышащий мир возник, из многоглаголания — его единство. Оттого и словесная клятва самой сильной считается. Не обогнёшь. А ведь не одни забавы — жениться тоже настаёт охота. И Карди ведь не век вдовой ходить. На воде ожглась — в самый огонь потянуло.

— К Волку?

— Вельми догадлив, ага… Не ко времени. Давай-ка работай дальше, прибирайся, а то вечер недалечко.

Когда уже хорошо измотанного Сорди накормили остатками дневной трапезы, напоили горячим молоком с доброй ложкой травяного бальзама и, чисто вымытого, упихнули в отдельную каморку с напутствием — не казать оттуда носа, было уже далеко за полночь.

Спал он, несмотря на дурманное средство, некрепко: шушуканье и смех, тонкий звон стекла и серебра, парчовый шелест за стеной начались почти сразу, как он сомкнул глаза, он отходил от них ненадолго в путаные, как серпантин, видения, но это раз от разу снова его накрывало. И хотя с ним давно не случалось того, что авторы прежних времен деликатно именовали «ночной тревогой, происходящей по причине холода», ближе к утру он почувствовал, что если вскорости не отыщет в ближних окрестностях вазу особого назначения, то вообще лопнет.

Вазы, однако, не было и не предвиделось. Использовать в целях облегчения другие принадлежности изысканного интерьера казалось пошлым. Приходилось идти на риск.

Когда Сорди слабыми со сна ногами вышел из комнаты и проплёлся по коридору мимо большого зала, нечто притянуло его глаза к широкому дверному проёму.

…Пышные шевелящиеся складки дорогих тканей, посреди них — сплетение полунагих тел, воздетые руки и колени, разруха в модной лавке и ожившие японские гравюры — всё это сплошным комом бросилось ему в лицо. А поверх смутилища и плодотворного хаоса царил Нойи — фермент здешнего брожения, главная ложка, что помешивает варящуюся в котле похлёбку.

Это было совсем другое, что подняло с места, вдруг догадался Сорди. То самое, что в первую брачную ночь сбивает с толку девственниц. И чего доныне никогда не случалось со мной самим.

— Что стал? — его хозяин поднялся с колен и двинулся к нему, как и был голый. — Сказано ведь было — сиди у себя и не рыпайся.

Однако он уже стоял. Они оба…

— Того же захотел, неуч? А то погоди, я сейчас и не такое смогу, — негромко процедил Нойи.

Сильные руки обхватили Сорди по плечам, повернули, нечто горячее клином вошло между бёдер, порвалось, прорвалось внутри него самого с беззвучным криком… и тотчас же его с силой оттолкнули назад в коридор.

— Уходи, малец, покуда цел.

И, в довершение унижения, за его спиной с самого верха проёма шумно пал тяжёлый занавес.

Кажется, потом он спал, и крепко. Утром голова и всё тело звенели чистым хрусталём, а в туалетной комнате, где Сорди сразу же стал под холодный душ, с них смылись и остатки постыдных воспоминаний.

Явился Нойи, слегка помятый, но весёлый, в одном полотенце вокруг чресел.

— Привет новокрещену. Да не конфузься: бывает, погорячишься в запале. Плюнуто, растёрто и позабыто. Идёт?

— Идёт, — повторил Сорди, улыбаясь чуть натужно.

— Зато сегодня у нас обоих выходной. Ну, не то чтобы совсем… Вот кофе напьёмся и пойдём говорить с Тергами.

Так прямо и сказал: не смотреть, а говорить.

— Убираться не надо?

Это значило — «Я трушу». В самом деле, наслоений на полу оказалось куда меньше прежнего, видимо, копилось в давних времен, вот и отпечаталось, сохранилось в скабрезных рисунках пола. Мысль была мимолетной, не оформившейся в слова и к тому же неуместной, но давить ее не хотелось.

— Бокэн свой бери, — скомандовал Нойи. — И нарядись попроще. Вчера попросить для работы не сообразил, что ли?

Вытянул из угла рубаху, плотные легенсы, полусапожки:

— Там рядиться не принято. Не напоказ выступаем.

Сам оделся похоже: белое, серое, черное, более ничего. Нацепил на пояс шпагу — скорее, тяжелую рапиру:

— Пошли. Первые звоны пропустили, как водится, теперь хоть до вторых поспеть.

Кишение народа показалось Сорди умеренным, должно быть, после ночных событий. Под самыми стенами Кремника Нойи заозирался:

— Прошлый раз вроде здесь было. Дверца одного цвета и фасона с кладкой, вроде как тот же известняк. Ведь и впрямь будто движется с места на место…

Сами они двинулись в обход тоже.

— Не это? — Сорди показал подбородком на как бы слегка проржавевшее место, пятно на камне. В этом месте щель вокруг пары тёсаных плит показалась ему чуть глубже необходимого.

— Глаз у тебя хорош. Оно, конечно.

Нойи приложил ладонь к месту на уровне своих глаз, где отчего-то (подумал Сорди) не было замочной скважины, и плиты легко подались внутрь.

— Там ступени крутые, осторожней.

Ступени начинались сразу с порога, но показались Сорди неожиданно пологими и куда более широкими, чем предполагало входное отверстие. Дверь мягко и туго затворилась, и тотчас же по бокам пролёта зажглись факелы. Пламя в них стояло ровно, как ненатуральное, и всё же именно «как»: запах хвойной смолы и дыма щекотал непривычные ноздри.