Кот и полицейский. Избранное

Я зашел в сад. У меня теперь было два десятка ключей. При каждом шаге они звенели, как железный лом.

"Ну, теперь у меня есть добыча", – думал я.

– Эй, ты, что это у тебя за пазухой? – спросил меня проходивший мимо авангардист. – Звенишь, как корова колокольчиками!

Я поспешно свернул в боковую аллею. В саду было несколько навесов и увитых диким виноградом беседок; в одну из них я незаметно проскользнул. Теперь я начал отдавать себе отчет в том, что наделал. Ведь мой непонятный поступок могли так или иначе обнаружить и даже, может быть, уже обнаружили. Что, если кому-нибудь из наших офицеров или начальников потребовалось запереть что-нибудь в одной из этих полупустых комнат? А если не начальники, а мои же товарищи – сейчас или позже, в автобусе или в Италии – заставят меня показать то, что я прячу под курткой? Ведь всем сразу станет ясно, что все эти ключи с номерами и надписью "New club" украдены из Дома фашио. А с какой целью? Чем я смогу оправдать свой поступок? Очевидно, что все назовут его позорным, расценят как бунт или саботаж. У меня за спиной "New club" грозно сверкал всеми своими окнами, освещенными и зашторенными, еле пропускавшими голубоватые отсветы. Я саботажник, враг фашизма на завоеванной им земле.

Я побежал в глубь сада. Впереди блеснула вода: на газоне возвышался окруженный искусственными скалами бассейн с торчащей посредине трубой. Я стал вытаскивать из-за пазухи ключи и бросать их один за другим в воду, стараясь, чтобы они падали без всплесков. Со дна бассейна клубами стала подниматься муть, гася лунные блики. Когда утонул последний ключ, в воде мелькнула светлая тень: наверно, какая-нибудь старая золотая рыбка приплыла узнать, что тут случилось.

Я поднялся на ноги. Неужели я трус? Сунув руки в карманы, я нащупал еще один ключ – тот, который я взял первым и который так и остался у меня в кармане. Я снова почувствовал себя в опасности и снова был счастлив. Мои товарищи возвращались к месту сбора, и я пошел вместе с ними.

Поезд с испанцами подошел через час после того, как нас выстроили на станционном перроне. Бидзантини рявкнул:

– На караул!

Под перронным навесом слабо светились огоньки затемненных ламп. Молодые фалангисты построились на этом освещенном участке, а мы стояли немного дальше, в самом конце перрона. Испанцы были все как на подбор – высокие, крепкие, с приплюснутыми, как у боксеров, физиономиями, в красных надвинутых на один глаз беретах, в черных свитерах с закатанными по локоть рукавами, с маленькими, прикрепленными к поясу ранцами. Ветер, налетавший короткими, как автоматные очереди, порывами, раскачивал лампы, мы, стоя навытяжку и держа перед собой карабины, замерли перед парнями каудильо. Ветер порой доносил до нас обрывки маршевой, ритмичной мелодии; с самой первой минуты своего прибытия они непрерывно пели что-то вроде: "Аро… аро… аро…" Потом раздалась какая-то короткая команда, и они начали строиться, вытягивая вперед руку, чтобы установить правильный интервал. До нас донесся гул их голосов, перекличка: чей-то голос невнятно выкрикивал имена:

– Себастьян… Пабло, Винсенте…

После этого они строем направились к ожидавшим их автобусам и уехали, так ни разу и не взглянув в нашу сторону.

Перед отъездом мы, окрученные всяким барахлом, как контрабандисты, прошли перед Бидзантини. Проверяя, не слишком ли обращает на себя внимание наш вид, он осматривал нас одного за другим, после чего громким шлепком по раздувшейся куртке или пинком в зад направлял к автобусу. Я тоже прошел мимо него. В своей пустой куртке я казался стройным и подтянутым. Я шел, смотря прямо в глаза Бидзантини. Взглянув на меня, он стал серьезным и ничего не сказал, однако со следующим авангардистом уже опять шутил и балагурил.

Автобус снова мчался по берегу моря. Мы все устали и сидели молча. Темноту то и дело разрывали фары шедших навстречу автоколонн. Дома, стоявшие на берегу, еле виднелись во мраке, море было пустынное, отливающее металлическим блеском, угрожающее. Шла война, и все мы ей подчинялись. Я уже знал, что теперь она будет распоряжаться нашими жизнями. Моей жизнью. Но как, я не знал.

Ночь дружинника ПВО

Я был не слишком развитым мальчиком. В свои шестнадцать лет я во многом отставал от сверстников. Потом, летом сорокового года, я вдруг написал комедию в трех действиях, влюбился и научился ездить на велосипеде. Однако я еще ни одной ночи не провел вне дома до того, как пришло распоряжение во время каникул всем ученикам лицея раз в неделю являться на дежурство в дружину ПВО.