Кот, который ходил сквозь стены

Похоже, завтракал я уже после полудня. Вечер прошел в приятнейшей обстановке, но воспоминания о нем остались смутные. Не думаю, что дело в алкоголе – я не так уж много выпил. Но, как выяснилось, поле Леты обладает легким побочным эффектом, который усиливается с приемом алкоголя, – Лета может влиять на память пациента некоторое время после того, как он перестал находиться под ее воздействием. Ладно – дарзанебы! Несколько провалов в памяти не так страшны, как зависимость от тяжелых наркотиков.

Но я помню, что мы отлично провели время – Чой-Му, Ся, Эзра, отец Хендрик и (после того, как Тина ее нашла, а Хейзел поговорила с ней) Гретхен. Там были все, кто бежал из «Раффлза» – даже две пары рыжих, которые спасли нас, Кас с Полом и Лаз с Лор. Неплохие ребята. Как я узнал позднее, они старше меня, но по ним это незаметно. На Терциусе возраст – понятие растяжимое.

Жилище Ся было слишком тесным для стольких гостей, но в тесноте даже веселее.

Рыжие ушли, а я, ощущая усталость, лег на кровать Ся. В другой комнате шла какая-то убийственная игра в карты на фанты; похоже, Хейзел все время выигрывала. Ся продулась в пух и прах, после чего пришла ко мне. Гретхен сделала неудачную ставку и заняла другую сторону постели, воспользовавшись моим левым плечом вместо подушки – на правое уже заявила права Ся. Из другой комнаты послышался голос Хейзел:

– Принимаю и добавляю одну галактику.

– Младенец! Да ты сосунок против папочки! – усмехнулся отец Хендрик. – Большой взрыв за тройные фанты, дорогая. Плати.

Больше я ничего не помню.

Что-то щекотало мой подбородок. Я медленно просыпался, потом медленно открывал глаза и наконец обнаружил, что смотрю в самые голубые глаза из всех когда-либо виденных мной. Глаза принадлежали котенку ярко-оранжевого окраса, среди предков которого могли быть сиамцы. Стоя на моей груди к югу от адамова яблока, он довольно мурлыкнул, сказал «Мррэм?» и продолжил лизать мой подбородок. Его шершавый язычок и был причиной щекотки, от которой я проснулся.

– Мррэм, – ответил я и попытался поднять руку, чтобы погладить его, но не смог: на моих плечах все еще покоились две головы, а с обеих сторон ко мне прижимались теплые тела.

Я повернул голову вправо, собираясь сказать Ся, что мне нужно встать и найти кабинку освежителя. Но выяснилось, что мое правое плечо служит подушкой вовсе не Ся, а Минерве.

Быстро оценив ситуацию, я понял, что данных недостаточно, и вместо того, чтобы обратиться к Минерве с надлежащим почтением, которое могло оказаться уместным, а может, и неуместным, я просто поцеловал ее – или позволил себя поцеловать, выразив соответствующее желание. Зажатый с обеих сторон, с котенком на груди, я был беспомощен – почти так же, как Гулливер, – и не мог сам подарить поцелуй.

Однако Минерва не нуждалась в моей помощи – ей хватало собственных талантов. Когда она отпустила меня, как следует расцелованного, я услышал голос слева от себя:

– А меня?

У Гретхен было сопрано, а это был чей-то тенор. Повернув голову, я увидел Галахада.

Я лежал в постели со своим врачом. Вернее, с двумя моими врачами.

Когда я был мальчишкой в Айове, меня учили, что если я окажусь в такой ситуации, лучше всего с воплем бежать прочь, чтобы спасти свою «честь» или ее мужской аналог. Девушка могла бы пожертвовать своей «честью», многие так и поступали. Но если она вела себя благоразумно и в конце концов выходила замуж, пусть даже на седьмом месяце, «честь» вскоре отрастала заново, и официально считалось, что она вступила в брак девственницей, имея полное право презирать согрешивших женщин.

А вот с «честью» парней было сложнее. Лишившись ее с другим мужчиной (то есть в том случае, если его застукали), парень мог, если повезет, в конце концов оказаться в Госдепартаменте – а если не повезет, перебраться в Калифорнию. Но в Айове места для него не было.

Все эти мысли промелькнули у меня в голове в один миг, а следом за ними всплыло загнанное вглубь воспоминание – бойскаутский поход в средней школе и двухместная палатка, которую я делил с помощником нашего скаут-мастера. Всего один раз, в ночной тишине, нарушаемой лишь уханьем совы… Несколько недель спустя вожатый уехал в Гарвард… и, конечно же, всего этого словно и не было.

O tempora, o mores[75] – это случилось давно и далеко отсюда. Три года спустя я записался в армию, дослужился до офицера… и всегда вел себя крайне осмотрительно: офицер, который поддается искушению и забавляется со своими солдатами, не может поддерживать дисциплину. До истории с Уокером Эвансом у меня никогда не было причин бояться шантажа.

Я слегка напряг левую руку.

– Конечно. Только осторожнее – похоже, на мне завелась живность.

Галахад проявил осторожность, не потревожив котенка. Пожалуй, Галахад целуется не хуже Минервы, но и не лучше. В конце концов я решил примириться с неизбежным и получать удовольствие. Терциус – не Айова, Бундок – не Гриннел, и нет причин связывать себя обычаями давно вымершего племени.