КОТАстрофа. Мир фантастики 2012

Скромность – добродетель великих. Я оставил почти обезглавленное тело на полу под раковиной и удалился в коридор, где с моего любимого кресла открывался отличный вид на происходящее в кухне. Гордость и чувство хорошо выполненного долга наполнили тело приятным умиротворением, и я спокойно задремал в предвкушении похвалы.

И вот из-за входной двери послышался звонкий цокот тонюсеньких каблучков вернувшейся из института Лены. Через минуту ключ врезался в замочную скважину, и тонкая фигурка изящно впорхнула в полуоткрытый дверной проем. Если к двуногим вообще можно применять слово «грация», то относится оно, пожалуй, только к Лене. Она – единственный обитатель моего дома, который двигается настолько стремительно, что не дает мне возможности проскользнуть между ее стройными ножками на лестничную площадку. Как всегда, она ожидала от меня радостной встречи и проявления по-мужски сдержанных нежных чувств. Но я хотел насладиться своим сюрпризом в полной мере и не стал выходить к ней, чтобы радость от созерцания добытой мною пищи сделалась для нее еще неожиданнее. Я притворился спящим и даже не замурлыкал в момент причитавшегося мне почесывания за ухом. Только стальная выдержка помогала контролировать эмоции – меня буквально трясло от предвкушения грядущей неожиданности – Лена будет потрясена и раздавлена, ее должное уважение и любовь ко мне вырастут до небес! Сдерживать нервную дрожь было практически невозможно, но я взял себя в лапы и не шевелился. Волевому усилию не подчинился лишь кончик хвоста. Выйдя из ванной, Лена направилась в кухню. Меня прямо-таки распирало от гордости – навострив уши, я весь превратился в счастливое ожидание!

Гром прогремел среди ясного неба. Вместо восторженных восклицаний из кухни послышался горестный вздох. Через секунду Лена обратилась ко мне с укоризненной тирадой, из которой явно следовало, что смысл происшедшего дошел до нее, мягко говоря, не в полной мере. Признаться, я даже не сразу разобрался, в чем дело. Оказывается, она решила, что я похитил из кухонной раковины рыбу, которую мама с утра оставила там размораживаться для приготовления на ужин!!! Глупое дитя, что с нее возьмешь!.. Первый удар я перенес стоически, но по мере погружения в ситуацию я все больше расстраивался. Становилось ясно, что Лена считает, будто я способен только на мелкое жульничество, тогда как серьезное дело – умыкнуть добычу из-под самого носа соседнего двуногого дебила – с ее точки зрения, мне не по зубам! Какого же, в таком случае, мнения обо мне она придерживается?

Наши отношения требуют серьезнейшего пересмотра – я не могу оставить без внимания черную неблагодарность и вопиющую недооценку моих высочайших способностей. В конце концов, это просто унизительно для достоинства уважающего себя животного, а терпеть унижение собственного достоинства могут только люди. А я, слава богу, не человек! И поскольку в отличие от двуногих благородство является краеугольным камнем моей широкой натуры, я решил не требовать невозможного от ребенка. Время все расставит на свои места, и чаша ее раскаянья будет неисчерпаемо глубока. Милосердие – мое второе имя, и я не заставлю Лену долго ждать моего прощения. Как только я буду уверен, что она в достаточной степени осознала свою ошибку, наши отношения будут восстановлены. Но не раньше!

Однако судьба нанесла мне лишь упреждающий удар – нокдаун был впереди. Я поднялся со своего ложа и величественно проследовал на кухню. Расположившись на табурете, я взирал на Лену с некоторой долей превосходства во взгляде и увидел такое, от чего даже собаке стало бы не по себе: Лена обмыла и выпотрошила рыбу в раковине, потом отделила от туловища изрядно потрепанную мною голову и с уничижающей небрежностью бросила ее в мою миску!!! Я был ошеломлен и разрушен. В этом жесте было что угодно, только не признательность и уважение. Боже! – ну почему я не умер и дожил до этого дня???!!! Мне – охотнику и добытчику, рисковавшему собственной шкурой в борьбе за этот недюжинный трофей, мне – тонкому ценителю гастрономических изысков – словно с барского плеча была брошена подачка, самый вид которой ясно говорил о моем к ней отношении. Я был взбешен! Выдержав эту пощечину с невозмутимостью патриция, я покинул табурет и двинулся в спальню, чтобы привести в порядок мысли и шерсть. Краски мира померкли, и я уснул, удрученный печалью.