Читаем Котел. Книга первая полностью

Нижний башкир облагоразумился. Подействовали каркающие сигналы лесовоза. Он стал заворачивать свою пару вверх по бугру, что сразу заметил верхний башкир, однако расстояние до края дороги оставалось небольшое, а между бричками оно было и того меньше, поэтому на развороте, стараясь разминуться, лошади все-таки столкнулись. Счастье, что они потеряли скорость и не причинили себе вреда, и никто ни из той, ни из другой семьи не свалился. Правда, тут же Андрюша с шофером снова встревожились, потому что стриженый и в мексиканском сомбреро кинулись друг к другу с кнутами, но их стычка окончилась потехой: кнуты они засунули за голенища, потягались за рукава, за распущенные ниже колен подолы рубах и разошлись, мстительно бормоча и оборачиваясь. И казались невзаправдашними, затеявшими ссору понарошку — ради забавы.

Они поехали по еле приметному среди ковыля изволоку, след в след. Было ощутимо, будто давление туч перед ливнем, молчание гор. Среди этого молчания сладко внимались стуки копыт, шорохи плитчатых камней, чешуйчатые шелесты монет, бляшек и медалей, пришитых к женским нарядам.

Шофер поставил лесовоз рядом с грузовиками, автобусами, газиками, «Москвичами» и повел Андрюшу через толпу. Яркие сорочки, плисовые жилеты, вельветовые камзолы, белые чекмени из валяного сукна, волны оборок на платьях; смех, брань, пляска; бьющий из самоваров кипяток; медные сливочники, полные сливок; фаянсовые чайники в розовых цветах шиповника; автоларьки, торгующие напитками; борцы, хлопающие друг друга по бритым затылкам; молодайки, сидящие под телегами с глянцевоглазыми детьми, — от всего этого у голодного Андрейки закружилась голова. Чтобы устоять на ногах, он перестал глазеть по сторонам.

— Хау ма, — зычно приветствовали шофера.

— Хау ма, — отвечал он задорно и пробирался дальше, спрашивая на ходу: — Ташбулатов здесь?

— Там будет.

Указывали туда, где возле осин покачивался шест с привязанным к его макушке платком, огненно полыхавшим на ветру.

Батта́ла Ташбулатова, старшего брата его дружка Ильгиза, Андрюша приметил, едва они пропетляли сквозь волнующийся народ. Баттал мчался на белом скакуне впереди свистящих, гикающих всадников, полосующих нагайками своих коней. Шест с платком, приткнутым к земле, держала егозливая девушка. Она мелко притопывала замшевыми с высокой шнуровкой ботинками. Янтарные бусы на шее, потряхиваясь, зажигались изнутри каплями расплавленного золота. Ожерелье, пущенное по груди, было не то из серебряных жетонов, не то из царских рублей и солнечно позванивало. Должно быть, она была районной жительницей и строго не следовала модам, издавна установившимся в горных деревнях; она была без такии — шапочки, украшенной серебряными гривнами, бисером, кораллами, и пришитого к шапочке наспинника, кольчужного от денежек, блях и жетонов, и даже без платка. Поверх розового платья, не достигающего, в нарушение обычая, лодыжек, не камзол, а разлетайка из апельсинового вельвета.

Приближение всадников взлихорадило девушку: она чаще дробила по земле ботинками и склоняла древко, чтобы Батталу было удобнее сорвать платок со всего маха. Баттал же, рискуя быть опереженным, начал сдерживать скакуна близ осин и взвил его, поравнявшись с девушкой. Конь страстно храпел, вращая в небе копытами: пугался, что хозяин проворонит первый приз. Баттал весело скалил зубы, жемчужные под черными усами. Щегольским хапком[20] он сорвал платок, когда всадник на буланом жеребце приноравливался его цапнуть, да боялся стоптать девушку. Потом Баттал подхватил девушку и посадил позади седла. Он гарцевал среди толпы; девушка повязала добытый им платок вокруг шеи и улыбалась.

— Вот уж это не по правилам, — подосадовал водитель лесовоза. — Платок должен быть белый, вышитый по кайме. И совсем нарушение: посадил девушку на коня.

— Чего тут плохого? Красиво!

— Обычай надо блюсти.

— Раньше кто-то придумал, а мы не можем ничего прибавить? Выходит, должны жить на халтурку?

— Не, надо блюсти. Погодь. Смотри-ка, где махан варят! Вон три казана и колода. В колоду будут вареное мясо складывать. Ездит, ездит… Угощенье ведь ждет.

— Вы о рыцарских турнирах слыхали?

Шофер не отозвался: он заметил, что Баттал спешился и протянул руки девушке. Она спрыгнула прямо в объятья победителя, глаза которого сверкали задором.

Шофер бросился к Батталу:

— Товарищ Ташбулатов, я вам гостя привез.

Баттал оглянулся.

— Гостя? — не до гостя ему было. Если бы Баттала не сдерживали правила приличия, он бы ускакал с Гульфизой. — А, Зацепа! — узнал он Андрюшу. — Прекрасный гость. Чай, да гости, да мал-мал арака, да много бишбармак — нам больше ничего не надо. — Говоря, он держал Гульфизу за руку. Гульфиза стеснялась: покачивая ладошкой, пыталась ее высвободить. — Ильгиз где-то здесь. Разыщем?

Но Ильгиз появился сам, разъединив Баттала и девушку. Он был хмур: страдал, оттого что брат, женатый человек, неприлично ведет себя на людях, а также позорит его школьную учительницу Гульфизу Кылысбаевну.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века