Котовский

— Все равно. Даже если и встретим, он ничем не сможет помочь. Очень нужны ему такие, как мы, воины!

Миша не стал спорить. Отец не понимает! А то бы он иначе рассуждал!

Опять шли молча. Смотрели на посветлевшее небо на придорожные деревья, и каждый думал о своем.

Вторая глава

1

Котовский ехал в тот день верхом, пробираясь по проселочным дорогам. Пришлось оставить Кишинев и отходить с боями к Днестру. Вероятно, придется отдать злобному врагу всю Бессарабию. Враг входит, бряцая оружием. Возвращаются в свои гнезда и господа помещики.

А ему надо уходить!

Сегодня бессарабские властители торжествуют.

«Погодите немного! — думал Котовский. — Настанет день, и мы посчитаемся!»

Прежде чем расстаться с Бессарабией, Котовский решил заехать в свои Ганчешты, в свое родное селение, чтобы проститься с домом, с сестрой. Он ехал в раздумье. Невесело было на душе.

В боях под Кишиневом перевес оказался на стороне противника. Надо изменить соотношение сил. Надо звать народ на защиту свободы. Вот с чего надо начинать!

Таковы были мысли Григория Ивановича Котовского, когда он подъезжал к своему родному селению Ганчешты.

Родина! Тихие Ганчешты! Прозрачная речушка Когильник и прохладный пруд, по берегу которого так приятно ходить босиком… Кажется, нигде нет столько зелени. Здесь отовсюду лезут стебли. Зеленые сады, зеленые улицы, зеленые виноградники и табачные плантации.

Григорий Иванович и хмурится и улыбается.

Детство! Прозрачное, как речушка Когильник, мелководный Когильник с галечным дном.

Цокают копыта. Дорога извивается среди полей. Как все сразу вспомнилось, как все ожило! Годы мелькают, как кустарники, сиротливо растущие вдоль дороги. Как оглянешься — быстрая была жизнь, для тихого раздумья не оставалось и минуты.

Чем ближе подъезжал Григорий Иванович к родному дому, тем большее волнение охватывало его. Вон и крутая гора, поросшая дубняком. На вершине горы, главенствуя надо всей местностью, красуется белоснежный дворец князя Манук-бея. Внизу притулились Ганчешты. Они припадают к подножию княжеского величия, как смиренный слуга к плечику доброго барина. Ладно! Еще посмотрим, как будет припадать к плечику слуга! И Котовский переводит взор на милые знакомые улочки, дворы, на сады, в которых вырастают такие вкусные яблоки. Уж он-то помнит их вкус!

Вот и отца нет в живых… Тихий и молчаливый человек был отец. Он работал механиком на винокуренном заводе князя Манук-бея, и от него всегда пахло машинным маслом и крепким табаком. Он был точен, исполнителен, серьезен и даже суров. Но от этого молчаливого, тихого человека впервые услышал в детстве Григорий Иванович вольные, непокорные слова. Такие слова очень нужны были в покорных Ганчештах, среди пришибленных нуждой поселян, среди этого заплесневелого, издавна установившегося неблагополучия.

Григорий Иванович помнит, как все они, деревенские ребята, наблюдали удивительную сцену: мчалась по дороге пара манукбеевских рысаков — серых, в яблоках. Кучер — не кучер, коляска — не коляска, все блестит, сверкает, все красивое, небывалое, а в экипаже сидит самый обыкновенный курносый мальчишка. Но боже упаси! Это не мальчишка. Это барчонок. Он сидит и даже по сторонам не смотрит. Навстречу движется воз. Дядька Антон везет жерди на починку своего огорода, у него вся ограда развалилась, и свиньи поели капусту.

Княжеский кучер кричит еще издали:

— Э-гей!

И рукой показывает: прочь с дороги!

Дядька Антон захлопотал, заторопился… затпрукал, задергал свою клячонку… свернул в канавку, воз боком, клячонка жилится… А серые в яблоках кони промахнули мимо, разбрызгивая клочки пены, кучер успел разок полоснуть по Антоновой кляче, и мальчик в экипаже засмеялся — противный, с круглыми щеками мальчик.

Вечером маленький Гриша спросил:

— Почему мальчишка ехал на двух лошадях, а дядька Антон на одной да еще с возом, воз-то, знаешь, какой тяжелый! А свернуть пришлось все-таки Антону, потом он еле выбрался. Почему?

— Видишь ли, — начал отец и задумался, потому что сам не знал, почему, собственно, Антон должен свернуть, — видишь ли, как бы это тебе объяснить. То Манук-бей, а то всего лишь Антон. Бедные всегда уступают дорогу богатым.

— А мы бедные? Я бы не уступил.

— Ну что ж, — отец потер лоб, — может быть, Антону когда-нибудь надоест уступать дорогу. И тогда он возьмет да и не уступит.

Милый, молчаливый отец! Он, кажется, сам-то был не из тех, кто ломит шапку перед манук-беями! Григорий Иванович запомнил один случай, когда отец пришел расстроенный и рассерженный: управляющий при выдаче жалованья удержал какие-то штрафные.

— Скоро они за воздух, что мы дышим, — и за него будут взымать, ворчал отец, по своей привычке разговаривая сам с собой.

Сели обедать. Соня накрыла стол. Гриша без всякого предисловия, как бы продолжая разговор, спросил:

— А почему они богатые?

— Ешь, а то каша остынет.

— Нет, папка, а почему они богатые?

— Потому что бессовестные.

— А почему бессовестные?

— Потому что богатые.

— А-а!

Ответ был вполне удовлетворителен. Отец все знал! И теперь можно приняться за горячую кашу.