Котовский

Конечно, экстравагантных выходок архимиллионеров и без того предостаточно. Все бульварные газеты переполнены описанием то безумной роскоши пиршеств известных магнатов, то перечислением самых невероятных причуд. Чего стоят одни модные мастерские, салоны, парикмахерские, специально обслуживающие болонок и фокстерьеров богачей! А баснословные цены конюшен и прогулочных яхт?

Очевидно было одно: Рябинин во что бы то ни стало хотел растратить свои миллионы, ничего не оставив в наследство сыновьям.

Сначала выходки Рябинина доставляли богатый материал журналистской братии. Но затем и они сбились с толку.

Ходили слухи, что Рябинин на необитаемом острове строит православный храм, точную копию московского храма спасителя. Ходили слухи, что в этом пустом храме непрерывно будет идти богослужение, а колокол, которого никто, кроме акул, не сможет услышать, непрерывно будет звонить.

Почтительный и одновременно наглый поверенный в делах Рябинина сказал:

— Вот, как говорится, и сон в руку: то вы пустили слух, что уезжаете на Алеутские острова, чтобы не одолевали визитеры, а теперь, видимо, всерьез решили проветриться?

— Теперь всерьез. Потянуло на экзотику. Хочу, чтобы тропики, обезьяны, апельсины всякие. Это в нашем русском характере есть: грешим-грешим, а потом в монастырь ударимся да в схимники. Вот если бы кто воевать с Германией стал, составил бы я дарственную на энную сумму, чтобы на нее изготовили парочку снарядов и пустили их в некоего фон дер Роопа. Прямой наводкой. В лоб. Ладно, пустое это. Выхожу из игры. А снарядов и без меня наделают.

Но Рябинин не выходил из игры. Известно, что он оставил миллион «тому, кто когда-нибудь ворвется в красную Москву во главе войска». Оставил и сказал с досадой:

— Пропал миллион. До сих пор не сумели, так уж, видать, и дальше не получится.

Еще вложил крупную сумму в издательское дело — для расходов на выпуск пасквильных сочинений, унылых и непригодных для чтения, но предназначенных, как уверял Рябинин, «для изничтожения всех коммунистов на земле»…

Затем, считая, что все выполнил, и сам Рябинин исчез. Сыновья пробовали его разыскивать, но безуспешно.

4

В эти дни последнюю ставку делал и Гарри Петерсон.

Все началось как будто с пустяка — с нервного расстройства. Доктора уверяли, что ничего особенного, просто переутомление. И все, кто знал Гарри, говорили, что он отлично выглядит, что у него прекрасный цвет лица.

«Может быть, цвет лица и прекрасный, — думал Гарри, — но самочувствие препакостное и хандра».

Стал принимать какие-то патентованные пилюли. Взял за правило прогуливаться. Вскоре выкинул за окно пилюли и прекратил прогулки.

«Хандра у меня от бездеятельности. Сколько средств, сколько изобретений — и какие плачевные результаты!»

Служащие «оффиса» жаловались, что с шефом стало трудно работать. Он стал придирчив, раздражителен, а главное — никому не доверял и всех в чем-то подозревал.

— Вы говорите, что сами лично побывали в Москве? А как вы переходили границу? — придирался он. — А почему вы не повидали дядю Коку? Ах, арестован? А от кого вы узнали, что он арестован?

Ночами ему было особенно тошно. Гарри лежал с открытыми глазами и вглядывался в темноту. В последнее время он стал плохо спать. Не помогали никакие снотворные. Он стал избегать спиртных напитков, зато пристрастился к кокаину. Однако это увлечение его пугало. Ведь так можно сойти с ума.

Сколько он уже лежит не засыпая? Час? Два часа? Или несколько минут? Чего проще — зажечь свет и посмотреть на часы. Но у него появился странный разлад с самим собой. Примет решение — и медлит. Изменит намерение, а потом все же поступит так, как думал раньше. И еще — выработалась привычка некоторые слова произносить вслух и как бы разговаривать с самим собой.

Вот и сейчас Гарри Петерсон вслух произнес:

— Все дрянь. Все.

Произнес и засмеялся. Но тут же ему стало не по себе, ему не понравился свой смех, ему показался страшным свой смех. Однако он не удержался и снова произнес внятно, с упрямой настойчивостью:

— Я сказал, все дрянь. Кто дрянь? Люди.

Гарри Петерсон стал размышлять о своей жизни. Да, надо признаться, жизнь не удалась. Кто виноват? Во всем виновата одна Люси. Да, и она, и все остальные.

Гарри Петерсон поймал себя на осторожной юркой мыслишке: а что, если эту самую Люси… Почему бы нет? Даже нанимать не надо, это охотно выполнит любой из его агентов? Чик — и готово. Вот ведь могу я поступать так, как хочу. Хотелось мне опять произнести вслух «чик — и готово», однако я не разрешил себе произносить вслух «чик — и готово» — и не произнес!

Гарри Петерсон подробно рисует перед собой всю эту картину: вот он посылает своего агента, агент знакомится с Люси, проникает в ее дом, втирается в доверие, затем находит удобный случай, чтобы подсыпать ей в бокал вина этакое — ха-ха! — сильнодействующее снотворное… от которого не просыпаются…