Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)

- Михаила Кузьмина тоже мало печатают, - беспечно философствует Стрижов. - Что поделаешь? Не все годится, в каждую эпоху различный спрос.

И Стрижов декламирует:

Я старика не корю:

Что тут поделаешь, если

Не подошли Октябрю

Александрийские песни!

- Это - о Кузьмине? А о тебе?

- Обо мне тоже есть:

Не пиши ты ни элегий,

Ни стихов про небеса;

Пропадай твоя телега,

Все четыре колеса!

- Женька! А ты разве про небеса пишешь?

И тут, за столиком кафе, доедая третью порцию сбитых сливок, облюбованный Марковым герой вдруг обнаружил какую-то трещинку. Это встревожило Маркова. Его герой явно сворачивал куда-то не туда. Что за меланхолия? Что за мрачные нотки? Что за жалобы на эпоху? Сказано: не пищать!

Они расплатились (то есть Марков расплатился, у Стрижова, по обыкновению, не было ни гроша) и вышли на улицу.

Было весеннее время, и земляника в кафе, видимо, была оранжерейная, потому и дорогая. А весенний город улыбался, запахи талой земли и тугих набухающих почек тревожили, призывали к бродяжничеству, к лесным тропинкам, будили смутные устремления, в которых никак не разобраться. На улицах продавали пучки верб и ярко-желтые веточки мимозы, пахнущей сладко и томительно.

Стрижов продекламировал:

Вербы распустившуюся ветку,

Улыбаясь, носим мы в руках.

- Нет, - несговорчиво промолвил Марков, - ты погоди с вербами, ты мне насчет пропадающей телеги объясни. Для меня это ново, что ты кислятину разводишь и с эпохой в разладе!

Стрижов неестественно громко рассмеялся:

- Всякое бывает. Ты романистом собираешься стать, а как стать романистом без конфликтов?

И Стрижов долго, путанно и как-то надрывно говорил, что вот этой улыбающейся официантке и жирной бабище у кассы, хозяйке кафе, он бы с удовольствием по физиономии съездил.

- Купцы! Спекулянты! Хари самодовольные! Тебе что! Малюешь одной краской - розовой - и пребываешь в некоем кудрявеньком облачке, как херувимчик на иконостасе. Не видишь разве, что вокруг творится? Впрочем, конечно, не видишь и не слышишь - на глазах шоры и уши ватой заткнул...

Марков слушал с ужасом - его герой, как плохой актер, перехватывал чьи-то чужие реплики. Весь замысел романа летел в тартарары! И что с ним случилось? Ведь всегда они были едины во взглядах и настроениях?!

Стрижов говорил, говорил... Они прохаживались по Невскому, мимо Екатерининского сквера, мимо Сада Отдыха, мимо Аничкова дворца и затем по мосту с клодтовскими конями, доходили до Владимирского проспекта - до бывшего ресторана Палкина - и поворачивали назад. Весеннее солнце пригревало, носились терпкие запахи мимозы и тополей, в сквере капали вешние капли с мантии Екатерины Второй прямо на Дашкову, на Потемкина, на Румянцева... А приятели все бродили и бродили.

Марков больше слушал, и ему начинало казаться, что, может быть, в чем-то Стрижов и прав? Очень уж не вяжется новый облик города с тем, что они привыкли видеть в годы фронтовой жизни, в годы гражданской войны. И действительно, противная харя у хозяйки кафе, это он тоже заметил. Чье это стихотворение "Черная пена" продекламировал Стрижов? И где слышал Марков стереотипную фразу, которую Стрижов настойчиво повторял: "За что боролись?" И откуда у него эти поговорки, которые он произносит с надсадной злостью: "Хорошо затянул, да осекся" или "Спросили бы гуся, не зябнут ли ноги"... Это он к чему же? И что это вдруг в прозе заговорил?

7

Миша Марков стал с некоторых пор Михаилом Марковым и даже Михаилом Петровичем Марковым, начинающим писателем, автором небезызвестного рассказа "Отчий дом", который так понравился Крутоярову.

Однако, несмотря на то что он был Михаил Петрович и автор небезызвестного рассказа, ему здорово попало от того же самого Крутоярова.

Откровенно говоря, и стоило. Маркову вовсе не свойственно было унывать, хныкать, его никогда не обуревали сомнения. Он и теперь не имел в виду себя, а пустился в рассуждения вообще и в частности:

- Хорошо тем, кто участвовал в гражданской войне! Вот когда можно было совершать сколько угодно подвигов и моментально сделаться гером! А попробуй проявить героизм сейчас, во время нэпа! Разве что прославиться как лучшему директору универмага?

- Ничего подобного! Абсолютная чушь! - сразу вспылил Крутояров. Вообще нет такого времени, когда человек не мог бы совершать славных, полезных дел. А уж сейчас тем более. Ведь это только говорится, что настало мирное время. Ни черта оно не настало! Идет самая ожесточеннейшая схватка нового и старого, и, как говорится, с переменным успехом.

- Да какая же это схватка, Иван Сергеевич, - взмолился Марков, - если уж дошло до того, что прежних лавочников пригласили развертывать торговлю!