Коварный камень изумруд

— Двадцать рублей серебром. За один «кругляш». Больше не давай. Даже восемнадцать рублей дай. Перед Рождеством пойдут эти «катеринки» кататься по городу. Даже среди питухов в кабаках!

Огромный Савва, не поморщась, глотнул ещё водки. Пожевал сала с хлебом. Сказал:

— Нет, Егоров, тебе нельзя из особой экспедиции переходить в обычный воинский разряд. Это сочтут провинностью и никогда тебе не подняться к большим армейским чинам. Так до старости и останешься в поручиках...

— В отставку подать тоже хорошего мало, — вздохнул Егоров, — забодает меня тоскливая жизнь в отставке, среди курских умётов... Эх!

Савва Прокудин вдруг расхохотался:

— Слышь, Егоров, что я тебе могу посоветовать? Хорошее дело тебе посоветую. Я в этом месяце был наряжен в свиту графа Толстого. Его весь Петербург кличет Американцем. Он в Америке полгода жил, вроде нашего посланника. Так вот, граф, бывало, как начнёт нам, свитским, вещать про Америку, мы и рты разеваем. Понимаешь, это такая страна, где всё можно! Всё! И другое имя можно себе присвоить, и жить, где хочешь. И ездить, куда хочешь. Никто у тебя ни подорожной, ни паспорта не спросит. Там только одно требуется — деньги. А так — вольная страна. Ни князей, ни королей, ни царей. Каждый сам себе царь! Беги-ка ты в Америку!

— Ну, вот ещё чего удумал! Как туда убежишь? И к кому?

Савва с сожалением поглядел на остатки водки, допил их, штоф зашвырнул в кучу сена.

— Хороший ты друг, Егоров. И человек хороший. Но... вот не повезло тебе. И я твоё невезение поправлю. Сегодня после рождественского разговения граф Толстой... Американец, хе-хе, нам, свитским, устраивает приём в своём доме. Я под хмельное дело попрошу его, как бы для моего знакомого купца, написать рекомендательное письмо какому-нибудь доброму американцу. И то письмо передам тебе. Ты с толстовской рекомендацией в той Америке быстро войдёшь в ихнюю жизнь.

— Нет, Савва, не старайся. Никуда я не поеду, ни в какую Америку. Да и денег на дорогу у меня нет...

— Ну, значит, здесь и помрёшь! Ни за понюх табаку! Семейка Малозёмовых вот так, в кулаке, держит всю столицу. Все столичные воры — её служивые! Зарежут тебя, пискнуть не успеешь. Так что лучше беги в Америку! Если помирать не собрался. Ну, я поехал, пора и на развод. Да, за то рекомендательное письмо прикупи ты и мне эту безделицу — золотую «катеринку». Вроде как рождественский подарок от тебя — мне. Завтра утром я тебе письмо от Американца к американцу отдам в дежурной комнате. Бывай!

— Вот ты какой же, а? — разозлился поручик Егоров. — Я же тебе, Савва, русским языком сказал — нет у меня денег! Нету. Даже на то нету, чтобы тебя отблагодарить «катеринкой». Хочешь, саблю мою возьми...

Савва так гневно отмахнулся от Егорова, что его здоровенный битюг встал на задние ноги и лупанул передними копытами по доскам сенника. Савва выругал коня и, конечно, поручика Егорова:

— Стой, куёна буёна в глупую твою мать! И ты... тоже очень глуп, поручик, раз не знаешь, где деньги запросто взять! Весь столичный гарнизон знает, а ты нет?

— А где?

— А пойди тихохонько на Вторую шпалерную улицу, третий дом от угла, там будет доходный дом. Спроси там «Благодетеля». Так и спроси: «Нужен, мол, мне "Благодетель"». Тебе его квартиру и укажут. Дашь ему рубль серебром, ответишь на его установочные вопросы и возьмёшь у него... ну, сто рублей. Без отдачи в ближайшие сто лет! Хо-хо! Все офицеры Петербургского гарнизона уже там были. И ничего. Тишком говорят, что это придумал цесаревич Александр Павлович, для того чтобы его офицеры загодя уважили и полюбили...

— А ты туда ходил, Савва?

— А мне оно зачем? Мне отец посылает в год по тысяче рублей, я сам кому хошь займу... Но тебе, Егоров, не займу, ведь ты же не отдашь! Гойда!

Савва заорал конюхам, чтобы ворота открывали, махом оседлал своего вороного коня и пустил его рысью прямо из конюшни.

Егоров одёрнул шинель и торопливо зашагал в кордегардию. Ведь на часах пробило уже обед. Времени ни на что не оставалось!

А может, и правда, сбежать в Америку?

* * *

Когда гулко ударила адмиралтейская пушка, извещавшая, что наступил полдень, но в этот раз не призывавшая пить чару водки, — Рождество впереди, трудный ночной молебен, — поручик Егоров отсчитывал майору Булыгину пятнадцать золотых «катеринок». Там, под бочкой, в льняной «колбаске» осталось ещё четырнадцать золотых кругляшей. Одну «катеринку» поручик Егоров сунул себе в карман, для Саввы Прокудина. Савва Прокудин зря не говорит. Рекомендательное письмо он у графа Толстого-Американца, точно выпросит. И Егорову придётся то письмо взять, заплативши за него золотой монетой.

А бегство в Америку — это всё же пьяная сказка Саввы Прокудина. Не стоит по сказке отмерять судьбу.

Глава восемнадцатая

В кабинет Степана Шешковского под начавшийся колокольный звон внесли стакан горячего чая. Шешковский пододвинул чай под руки государственного преступника.

— Ну а греки — что? — спросил Степан Шешковский.

Пётр Андреевич, отхлёбывая крепкий горячий чай из тонкого хрустального стакана в серебряном подстаканнике, раздумчиво ответил: