Коварный обольститель

Но тут в разговор с весьма простительным нетерпением вмешалась Сюзанна:

– Да кому какое до этого дело? Феба, не будь такой врединой! Почему ты не хочешь, чтобы он сделал тебе предложение? У него что, несносный характер? Могу сказать, например, что если бы он был богат и немножко вежлив и воспитан, то все остальное меня ничуть не волновало бы. Подумать только! У тебя будет собственный дом, сколько угодно новых платьев и, скорее всего, целая куча драгоценностей, не считая того, что ты сможешь делать все, что захочешь!

Мисс Бэттери, с неодобрением взглянув на свою воспитанницу, заметила:

– Сюзанна, если ты не можешь удержаться от того, чтобы не выражать свои мысли таким образом, который иначе как вульгарным я назвать не могу, то вынуждена просить тебя замолчать. В любом случае тебе настало время упражняться в исполнении сонатины[18].

Столь мастерски избавившись от Сюзанны, мисс Бэттери порекомендовала Мэри уделить хотя бы полчаса вышивке, которую девочка готовила маме в подарок на день рождения, и вышла из комнаты, уводя Фебу. Плотно закрыв за собой дверь классной комнаты, гувернантка, понизив голос, сказала:

– Я решила, что тебе лучше больше ничего не говорить Сюзанне. Она хорошая девочка, но еще не умеет хранить чужие тайны и держать язык за зубами. А ты вся на нервах – в чем дело?

– Это же просто невероятно! – заявила в ответ огорченная Феба. – Если бы мне сказал о таком кто-нибудь другой, а не мама, я сочла бы его слова розыгрышем! Но мама

! О боже, я буквально не нахожу себе места! Мне кажется, и через год я не приду в себя!

– Не так громко! – предостерегла ее мисс Бэттери. – Расскажешь мне обо всем в своей спальне! Попытайся взять себя в руки, моя дорогая.

Пристыженная Феба покорно последовала за гувернанткой по коридору в свою спальню. Поскольку один из любимых принципов экономии леди Марлоу заключался в запрещении топить камины во всех спальнях, за исключением ее собственной, милорда и занимаемых гостями, достаточно закаленными, дабы рискнуть здоровьем и явиться с визитом в Остерби зимой, эту комнату вполне можно было счесть совершенно неподходящей для разговора tete-a-tete. Феба, однако, давно приучила себя к подобным тяготам. Мисс Бэттери, величавой поступью прошествовав к гардеробу, извлекла оттуда большую шаль и накинула ее на хрупкие плечики своей ученицы, заметив:

– Насколько я понимаю, ты возражаешь против этого брака. Не стану отрицать, предложение лестное, да я и хотела бы, чтобы ты заняла достойное место в обществе. А теперь скажи мне вот что, дитя мое: уж не вбила ли ты себе в голову какие-нибудь глупости насчет того, чтобы поселиться где-нибудь вместе со мной? Потому что если да, то и мыслить забудь об этом! Я на такое не соглашусь никогда. Не думаю, будто это вообще возможно – да и не хочу я этого, откровенно говоря, особенно если ты получишь достойное предложение.

– Нет-нет, дело совсем не в том! – заверила ее Феба. – Но если я выйду замуж, то кто, кроме тебя, будет учить моих детей? Сибби, ты знаешь, кто такой Солфорд?

Мисс Бэттери нахмурилась и с недоумением взглянула на воспитанницу.

– Кто он такой? – повторила она. – Ты сама говорила, что он – герцог.

Феба разразилась истерическим смехом.

– Он – граф Уголино! – сообщила она.

Можно было ожидать, что столь необычное заявление повергнет мисс Бэттери в еще большее замешательство, но она явно сочла слова девушки вполне здравыми, хотя и поразительными. Прошептав «Боже милосердный!», она обессиленно опустилась на стул, словно ноги отказывались держать ее, и с тревогой воззрилась на Фебу. С прообразом графа она была хорошо знакома: можно даже сказать, присутствовала при его рождении и теперь в некотором смысле несла ответственность перед ним, поскольку на протяжении последних нескольких лет делила с Фебой любовные романы, ставшие для нее единственной отрадой и утешением в свободное время. Одним из немногих излишеств, что себе позволяла гувернантка, была подписка в общественной библиотеке Бата[19], выдававшей читателям книги на дом; единственный же ее сознательный грех заключался в том, что она не разубеждала леди Марлоу в том, будто посылка, которую раз в неделю доставлял ей курьер, содержит лишь научные труды классиков. Леди Марлоу относилась к беллетристике очень неодобрительно, поэтому ее дочерям были запрещены даже высоконравственные романы мисс Эджуорт[20]. Будучи по натуре деспотом, миледи правила в доме железной рукой, полагая, что все ее распоряжения должны исполняться беспрекословно. При этом, в силу отсутствия наблюдательности, она и предположить не могла, что мисс Бэттери отнюдь не является той поборницей жесткой дисциплины, каковой выглядела.