Ковбои и индейцы

Эдди повернулся на каблуках и пошел прочь. Щека горела. Прекрасно! Просто прекрасно! Она ненормальная, сомневаться не приходится. Наркоманка хренова! Чем он виноват, что родился в буржуазной семье? Он ей покажет, этой дурехе! Господи! У нее крыша съехала, это ясно. Глючит ее. Ну и пускай катится к чертовой матери. Он позвонит мистеру Пателю, прямо сейчас, и скажет, что больше не приедет, попросит мистера П. переслать куда-нибудь его вещи — ну хоть на квартиру к матери. Да, так ей и надо, чертовке. Между ними все кончено, раз и навсегда. Он ей покажет, пропади она пропадом!

Полчаса спустя Эдди догнал ее в Ратмайнзе. Она пыталась убежать, но он схватил ее за плечи и не отпускал. Она сказала, что закричит, но почему-то не стала. По крайней мере, сперва. Только когда он сказал, что она не посмеет, Марион действительно заорала как ненормальная. Какая-то старушка глазела на них, пока они орали друг на друга посреди улицы.

— Ты круглый дурак, Эдди, все твои друзья говорят так у тебя за спиной, они тебя давно раскусили!

Эдди сказал, что она может орать сколько угодно, но им надо выяснить отношения.

— Что с тобой? — повторял он. — Может, ты заболела? Может, что-то стряслось?

Марион опять заплакала, рыдала как ребенок, глотая слезы.

— Я люблю тебя, — сказал он, — ты же знаешь, ну, перестань, я люблю тебя.

Марион сказала, что она вроде бы сходит с ума.

— Я так ужасно себя чувствую, — всхлипывала она, дергая себя за волосы, — у меня, наверное, что-то с головой. — Надо сходить к врачу. Она действительно плохо себя чувствует, а не притворяется.

Эдди часа два просидел в приемном покое больницы Св. Винсента, размышляя о том, как, черт побери, он умудрился во все это влипнуть и как ему теперь выпутаться. Когда Марион вышла, ей было получше. Она очень хорошо поговорила с одной из медсестер.

— Чисто женские проблемы, — объяснила она. — Гормоны. Я не хочу об этом говорить. Пустяки, ты и слушать не захочешь.

Эдди сказал, что, если ей нужно выписать лекарства, он все сделает, но она ответила: нет, ей просто хочется погулять на свежем воздухе.

Они сели на автобус и поехали в город, в парке Стивенз-Грин расположились прямо на жухлой заиндевелой траве и стали смотреть на открытую сцену, где выступал огромный духовой оркестр. Потом на подмостки выпорхнула стайка маленьких девочек в нарядных зеленых платьях, украшенных кельтским орнаментом и крошечными арфами из блесток и стекляруса, они исполнили несколько ирландских танцев. Семейные пары прогуливались по влажным тропинкам, таща за собой упиравшихся детей и заставляя их кормить уток.

Эдди сказал, что не очень-то представляет себе, как им быть дальше. Иногда он сомневается, знает ли она сама, кто она, и вправду ли они ждут от своих отношений одного и того же.

— Ты что же, намерен порвать со мной? — спросила Марион.

Да нет, ответил Эдди, он вообще не об этом, просто размышлял вслух об их проблемах, и почему все, что бы он ни сказал, она воспринимает только так?

— У тебя просто не хватает духу выйти из игры, — сказала она, — вот в чем твоя проблема.

Эдди посмотрел ей прямо в глаза.

— Наши отношения очень много для меня значат, — веско проговорил он. — Я не хочу рвать их сейчас.

Но он знал, что лжет. Они сидели в укромном уголке паба «Киу», где Марион набросилась на джин с тоником так, словно он вот-вот кончится. Эдди чувствовал, что устал как собака. И с ужасом думал: вдруг в паб зайдет кто-нибудь из его знакомых? Хоть он и побрился с утра, его не оставляло ощущение, что лицо покрыто жесткой щетиной, глаза болели, голова зудела.

Он смотрел на Марион — до чего же красивая и вместе с тем хрупкая, щеки порозовели, она смеется, что-то тихонько говорит, сжимает его руку в своих ладонях.

— Счастливого Нового года, — с горечью сказала она.

Эдди отхлебнул изрядный глоток «Гиннесса». Пиво показалось ему кислым и каким-то ядовитым на вкус. Его передернуло.

День, когда она уехала, выдался солнечный и холодный — морозный зимний день, когда иней серебрит Дублинские холмы. Ветви деревьев на Беккет-роуд сплетались на фоне неба в черное кружево. Дети с веселым визгом крушили снеговиков на газонах. Эдди было на удивление хорошо, он был чуть ли не готов поверить, что теперь все наладится.

Утром он поехал в Доннибрук, чтобы забрать Марион из берлоги Дина Боба; она уже стояла на пороге, прижимая к груди рюкзак. Боб ушел, сказала она. В город. Ему нужно кого-то повидать, но он обещал позже перехватить Эдди в «Кромби-Инне» и выпить с ним по стаканчику.

— Он просто прелесть, — сказала Марион, — правда?

Эдди сказал, да, правда, таких один на миллион.

— В самом деле, — продолжала она, — он замечательный.