Ковен озера Шамплейн

Керамическая, расписанная вдоль бортика акриловыми красками ванна стояла под узким матовым окошком, по которому хлестали ветви деревьев. Плитка по углам стен треснула и осыпалась, но, за исключением этого, ванная комната выглядела миловидно. Я провела рукой по махровой ткани полотенец и заметила среди стойки с шампунями еще две склянки – масло можжевельника и морскую соль. «Морская соль делает нас сильнее, если заговорить ее и принять внутрь, но обжигает и ослабляет, если коснется кожи. У всех вещей две стороны», – говорила мама. Поэтому я ограничилась маслом и капнула несколько капель под струю воды.

Дожидаясь, когда ванна наполнится до краев, я высунулась в коридор. Несмотря на все мои попытки выглядеть беззаботно, по коже табунами бродили мурашки. Однако мысли после вечера с Коулом были кристально чисты: я больше не боялась того, что незримо витало под потолком, наблюдая. Скользнув пальцами по кедровому подоконнику, я остановилась в дверях боковой спальни, в которую Коул закинул мои вещи. Практически пустая, она выглядела аскетично – кровать, две тумбы и шкаф. Такой же была вторая комната, которую Коул присвоил себе, а вот какой была третья, оставалось только гадать. Я задержалась перед запертой на ключ дверью и, уже собираясь возвращаться в ванную, тронула круглую ручку.

Та повернулась, и дверь отворилась.

Дыхание обратилось в морозный пар: в комнате было аномально холодно и сыро. Шагнув внутрь, я выставила ладонь, ощупывая дверные углы, чтобы не напороться в темноте на один из них.

– Мерцают светлячки, – шепнула я невинное заклинание, которому матери учат своих детей с ранних лет, чтобы те не боялись ночевать в одиночестве.

Мягкое желтое свечение, озарившее пыльную спальню, разливалось всюду и ниоткуда одновременно.

Кровать с балдахином, заправленная бордовым покрывалом, такого же цвета стены и пуфик, загроможденный старыми вещами и одеждой. Я огляделась, но, что бы ни сидело в этой комнате раньше, его здесь больше не было. Обычная заброшенная комната, по дверной раме которой тянулась резьба, доходящая мне до пояса, – горизонтальные отметки, поставленные ножом. Лишь приглядевшись к ним, я вспомнила, как точно так же отец мерил нас с Джулианом, состязающихся в росте. На двери родительской спальни Гастингсов чередовались две буквы: К и Г.

Я грустно улыбнулась и, выйдя из комнаты, закрыла за собой дверь.

Когда я вернулась в ванную, вода добралась почти до бортиков. Сложив на раковине пижаму и избавившись от юбки с джемпером, я погрузила в ванну сначала щиколотки, а затем окунулась полностью.

Под ступней промялось что-то мягкое и упругое. Потянувшись рукой, я нащупала упавшую в воду мочалку и достала ее.

Но то была совсем не мочалка.

– Коул!

Я завизжала и, швырнув трупик дохлой крысы, выскочила из ванной, чувствуя под ногами еще с десяток мертвых крыс. Я едва успела схватить полотенце и завернуться в него, когда дверь распахнулась, выбитая Коулом. Он, перепачканный в чем-то вязком и багровом, зажимал рукой плечо.

– Меня что-то схватило внизу, – выдавил он, отдышавшись. – И распороло руку.

Я зажала его рану чистым полотенцем, приподняв ткань футболки: под ней алели несколько тонких симметричных полос, оставленные звериной лапой.

– Он запугивает нас, – сказала я, приседая и поддевая краем расчески труп мертвого грызуна, чтобы рассмотреть поближе. – Зараза… Ну я ему покажу! Отвернись!

Я развязала полотенце на секунду раньше, чем Коул успел отвести глаза, и, поспешно натягивая пижаму, заметила, как глубоко и рвано он дышит. Но, быстро вернув самообладание, Коул молча поднял мышиный трупик и понес его к мусорному ведру.

– Эй, стой, верни!

Коул недоуменно приоткрыл рот, когда я, брезгливо морщась, замотала руку в полотенце и отняла у него серую тушку.

– Пригодится. Жди меня здесь. Что бы ты ни услышал, ни в коем случае не смотри в окна и не выходи!

Я обулась и, сбежав по лестнице, вышла на улицу, захватив с собой рюкзак. Отыскав самую высокую яблоню напротив дома, я закрыла глаза и привстала на цыпочки, тянясь вверх. С ветки сорвалось крепкое красное яблоко, и я рухнула на колени.

– Живой плод здесь для насыщения твоего. Мертвая плоть здесь для милости твоей. Я тоже здесь – для того, чтобы встретиться с тобой лицом к лицу.

Я опустила голову, вдыхая морозный воздух, который не холодил и не остужал: масло можжевельника разлилось по коже, согревая. Я вслушивалась в шорох яблоневых ветвей, в звуки леса и дома: там царила тишина, и лишь камин трещал, как и дыхание Коула, перевязывающего руку на кухне в томительном ожидании. Все это было слышно так же отчетливо, как и мое сердцебиение.

Стук. Стук. Вздох.