Одна бровь Коула поползла вверх. Но спорить он не стал: то ли чтобы не разделяться с братом, который уже спешил на третий этаж, то ли из верности мне и моим решениям.
– Будь осторожна, – только прошептал Коул, прекрасно сознавая подвох, но зная, что он не в силах ни на что повлиять. Наши пальцы сплелись, и от щемящей любви к нему его кожа, шероховатая и испещренная ссадинами, казалась мне нежнее шелка. – Обещай не делать глупостей. Ты их очень любишь, я знаю, но давай подыщем тебе другое хобби.
Я нервно хихикнула, с трудом игнорируя топот детских босых ног. Коул не мог видеть моего младшего брата, но будто ощущал чье-то присутствие, нервно дергая плечом, когда Ноа подходил к нам слишком близко.
Обхватив руками разбитые щеки Коула, заживающие после тренировок медленнее, чем мне бы того хотелось, я выдавила улыбку, которую он не увидел.
– Возвращайтесь как можно быстрее, – прошептала я Коулу, запечатлев на его губах короткий поцелуй. – И делайте это как можно тише.
Коул резко переменился в лице и уже было открыл рот, но я приложила к нему палец. Тогда он, немного поколебавшись, отступил, сделавшись сосредоточенным и собранным, как никогда раньше.
– Да будет так, моя Верховная.
Убедившись, что Коул последовал за Гидеоном наверх, я пригладила рукой растрепанные волосы и двинулась следом за призраком прошлого навстречу еще одному.
Во рту осел медный соленый привкус. Я не сразу поняла, что таковы на вкус слезы, которые приходилось душить и сглатывать.
Я прекрасно помнила этот день. Гроза, такая же сильная, как и сегодняшняя, подпалила орешник на заднем дворе, а вместе с тем сожгла и любимые качели Ноа. Он проснулся от очередного небесного взрыва и вбежал на кухню к гувернанткам в той самой пижаме. Позже она запачкалась кровью, брызнувшей от удара об угол маминого алтаря… Но это было позже. А в тот день я успокаивала его – лелеяла на руках, как собственного ребенка, пока Виктория была в отъезде по делам ковена. Ноа так сильно замерз – не столько от непогоды, сколько от страха, – что мне пришлось еще два часа отпаивать его какао и читать сказки.
Я пересекла узкий коридор и подошла вплотную к двери в детскую комнату, из-за которой лился мягкий зернистый свет от музыкального ночника. Мелодия давно заглохла, и ночник лишь жалобно скрипел, освещая отпечатки ладоней и желтой краски на стенах – Ноа обожал разрисовывать обои. В его спальне все осталось нетронутым: узкая постелька в форме лодки, заправленная голубым велюровым одеялом; под занавесками восседали игрушки и оловянные солдатики, сторожащие подоконник. Зои прибиралась здесь сама, чтобы я не видела и не вспоминала, каким крохотным и невинным был мой младший брат, которого смерть все равно не пощадила.
Воздух в комнате стоял влажный, пропитанный озоном. Я медленно прошла к распахнутому окну и налегла на неподатливую ручку. Раскат грома, последовавший за ослепительной вспышкой, прокатился по всему Шамплейн.
Призрак малыша, наблюдающий за мной с порога комнаты, удовлетворенно кивнул, когда окно закрылось. Ноа не отбрасывал тень и пропускал свет сквозь себя. Он улыбнулся мне и сел на ковер с росписью железных дорог, раскрывая перед собой книгу про Короля-лягушонка, настоящую, в твердом бархатном переплете.
Я оторвала взгляд от черно-белых картинок на страницах и медленно наклонилась к Ноа. Мои пальцы прошли сквозь его прелестную светловолосую голову, развеивая не призрака, но иллюзию.
– Одно из моих любимых воспоминаний, – прошептала я. – Зачем так жестоко, Джулиан?
Дверь скрипнула, и от нее отделился длинный силуэт. Свечение ночника затанцевало на прекрасном, но безразличном лице.
– Прости, – сказал Джулиан, словно бы и впрямь сожалея. – Поддался ностальгии.
Я думала, что готова к этой встрече, что, столкнувшись с Джулианом лицом к лицу, смогу выстоять под его масленым взглядом, алчно пожирающим мои губы, на которые он смотрел чаще всего. К этому моменту я должна была стать полноценной Верховной ведьмой, освоив все восемь даров, а за окном должна была стоять поздняя осень, украшенная хеллоуинскими костюмами гудящей ребятни. Но я все еще не была такой Верховной, и для осени было слишком рано.
– Как? – только спросила я, перебирая в голове все условия нашего договора, который не мог допустить таких чудовищных нарушений.
И все же Джулиан стоял передо мной во плоти – живой, невредимый и даже не стонущий от боли из-за такого мизерного расстояния между нами. А ведь именно он нарушал клятву – его страдания должны бы быть адскими!