Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

— Мамай! — донёсся слабый старческий голос, и Мамай, продираясь сквозь ольшаник, что густо разросся тут, как везде по болотам, увидел под кустом выбившегося из сил цехмистра нищих, деда Копыстку.

— Что это вы здесь, Варфоломей? — крикнул Козак, подбегая к старику.

— Подолянку… украли! — вымолвил Копыстка, едва ворочая языком.

— Кто украл? — спросил Мамай, и огненные круги завертелись перед глазами, хоть и не была ему Подоляночка ни сестрою, ни любимою, никем, а всего лишь дивчиной, которую любили и почитали добрые люди Мирослава, дивчиной, о коей уже и сказки сказывали чуть не по всей Надднепровщине, ибо слава пошла уже кругóм — о её скитаньях по Европе, о бегстве, о храбрости её, об её красе. — Кто украл? — повторил вопрос Мамай, оттого что Копыстка закашлялся и не сразу ответил.

— Монах! — наконец-то мог вымолвить слово старик. — Доминиканец… отец Флориан. Я признал его. Он приезжал когда-то в наш монастырь — поглядеть, как здесь блюдут себя отцы доминиканцы.

— Где ж панночка?

— Потащили… вон туда.

— Сколько их было?

— С доминиканцем… шестеро. — и Варфоломей, уже немалое время бежавший за похитителями следом, попытался было подняться с кочки, чтобы указать путь, но снова свалился под ольховый куст. — Я вот… малость…

— Лежите! — приказал Козак и снова спросил — Пошли куда?

— Вон… чуть виднеется стёжка.

— Вижу! — буркнул Мамай, кивнул Иваненку: — Бежим!

Долго пришлось бы рассказывать, как они мчались по болоту, как догнали разбойников-однокрыловцев, как затеяли вдвоём с Иваненком смертный бой против всех — пятерых, правда, а не шестерых, затем что отец Флориан куда-то уже скрылся вместе с выкраденною панною Кармелой.

Эх!.. С одной саблею на двоих — ведь Иваненко-Иванов, само собою, был безоружный — они налетели на желтожупанников, и кто знает, чем кончилась бы стычка, когда б не подоспела Мамаю с алхимиком нежданная подмога.

21

Мамай и не приметил, как появился рядом его старый приятель, Дмитро Потреба, как ринулся в бой переодетый рейтаром Прудивус, откуда взялся и верный Мамаев друг и спутник, Пёсик Ложка.

Козак увидел только, как один из однокрыловцев, что наседали на него, вдруг дико вскрикнул, завертелся на месте, стараясь оторвать от толстого своего зада какую-то нечистую силу, что нежданно вцепилась в мягкое зубами.

Когда Мамай пырнул саблей того несчастного, Ложечка вцепился сзади в другого желтожупанника, а когда и сей полёг от Тимошевой сабли, то — в третьего, а к четвертому, с коим рубился, положив дитя, Потреба, вскочил на спину, а пятому вцепился в лытку, и скоро все пятеро разбойников валялись в собственной крови, а души их уже летели куда-то в пекло, а может, и в рай, того не ведая, что врата рая по вине святого Петра на замкé.

Чуть дальше лежал, в землю носом, и пан алхимик. Кровь струилась у него по голове, и сразу не понять было — жив он, или помер, или как раз кончается.

— Ранили Иваненка! — крикнул Мамай и кинулся к Иванову.

— Ранили? Меня? — безучастно переспросил алхимик и обеспамятел.

Мамай вырвал несколько стебельков чистотела, на котором уже сияли ярко-жёлтые цветы, выдавил жёлто-красный сок из его коричневых корешков и, смазав изрядную царапину на виске у алхимика, завязал её лоскутом, оторванным от сорочки. Да с Иваненком, видно, творилось что-то неладное, и Козак спросил:

— Ты встать не можешь, Иван?

Алхимик пробормотал:

— Ложись-ка и ты…

— Одурел?!

— Погляди только!

— Не вижу я ничего.

— Да вот…

— Земля и земля, — рассердился Козак.

— Железо!

— Где ж оно?

— Глянь! — и алхимик, Иванов-Иваненко, разгребая влажную, покрытую буйной травой землю, тыкал жёлтым ногтем в зёрнышки и кружочки, схожие с мелкой денежкой, чёрные, рыжие или ржаво-красные, и сплошные, и пористые. — Болотная руда! — задыхаясь, воскликнул он, и бледное лицо его пошло красными пятнами. Он копал рукой вглубь, а там всё больше попадалось тех кружочков, уже глубже чем в локоть вырыл ямку, а всё вытаскивал красные и жёлтые денежки и фасольки. — Видишь теперь?

— Сколько в сей руде железа? — озабоченно спросил Мамай.

— На половину — половина.

— Слава богу!

Когда Прудивус и Потреба тоже склонились к находке алхимика, на руках у старика заплакал младенец, и это отрезвило всех, хотя и разглядывали они ту руду совсем недолго.

Козак Мамай недоумённо глянул на дитя и заторопился бежать дальше, чтоб навек не утратить след Подолянки, — панна Ярина с доминиканцем, конечно же, были ещё где-то здесь поблизости, среди мочажин и болот.

— Пойдёшь со мной, — кивнул Мамай лицедею. — А ты, Иван, запомни место и — назад, в Мирослав: приведёшь сюда копачей. Вы, Потреба, возвращайтесь с нами.

— Ребёнка в город нести надобно! — кивнул на бывшего запорожца Тимош.

— Ребёнка? Чей это? — И, озабоченный продолжением погони, не дожидаясь ответа, Мамай сказал — Дитёнка отдайте алхимику! Ты отнесешь, Иваненко…

Потреба хотел было уже вручить младенца Иванову, но тот поднялся, и все увидели, что сорочка его в крови, что кровь течет из рукава.

— Ранили-таки? — тревожно спросил Мамай.

Иваненко не ответил, но тут же зашатался и чуть не упал.

Его едва успел подхватить Прудивус.