Козел отпущения

Ученикам, конечно же, не нужен еще один заступник перед Отцом, раз у них уже есть сам Иисус. Людям и в историю послан другой Параклет; не следует избавляться от него, благочестиво отправляя его в трансцендентность. Имманентная природа его действия подтверждается текстом синоптических Евангелий:

Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый (Мк 13, 11; ср.: Мф 10, 19–20; Лк 12, 11–12).

Сам этот текст проблематичен. Он говорит не совсем то, что хочет сказать. По видимости, он говорит, что мученикам не нужно заботиться о своей защите, потому что Святой Дух придет и их оправдает. Но речь не может идти о немедленном триумфе. Жертвы не посрамят своих обвинителей по ходу самого процесса; они станут мучениками; нас убеждает в этом множество текстов; Евангелия нисколько не воображают, будто они сразу прекратят гонения.

Нет, о посюсторонних индивидуальных процессах речь здесь не идет. Но речь не идет и о каком-то трансцендентальном процессе, в котором Отец играл бы роль Обвинителя. Считать так – значило бы снова превращать Отца (с самыми лучшими намерениями, которыми вымощен ад) в сатанинскую фигуру. Таким образом, речь здесь может идти лишь о промежуточном – между небом и землей – процессе, процессе «небесных» или «мирских» властей и самого Сатаны, процессе гонительской репрезентации в целом. Так как евангелисты не всегда способны определить место этого процесса, они нередко его делают либо слишком трансцендентным, либо слишком имманентным, и современные комментаторы так и не смогли расстаться с этим двойственным колебанием, поскольку так и не поняли, что в битве между Обвинителем, Сатаной и представителем защиты, Параклетом, решается судьба всей насильственной сакральности.

Что именно скажут мученики – не так уж важно, потому что они свидетельствуют не (как принято думать) о своей непреклонной вере, а о страшной готовности собравшихся в группу людей проливать невинную кровь, чтобы воссоздать единство своего сообщества. Гонители пытаются похоронить всех мертвецов в могиле гонительской репрезентации, но чем больше гибнет мучеников, тем слабее эта репрезентация, тем разительнее их свидетельства. Именно поэтому мы всегда используем термин martyr [фр. «мученик» от др. – греч. martys «свидетель, мученик»], буквально означающий «свидетель», для всех невинных жертв, без учета различий, вер или догматов, как это и возвещают Евангелия. Как и в случае с «козлом отпущения», обыденное употребление слова «мученик» идет дальше, чем ученые интерпретации, и говорит богословам о вещах, которых они еще не знают.

Мир, еще не затронутый Евангелием, не может услышать и понять ничего, что выходило бы за пределы гонительской репрезентации; он не может ни увидеть, ни узнать Параклета. Ученики еще обременены иллюзиями, развеять которые сможет только сама история, углубляя воздействие Страстей. Поэтому будущее напомнит ученикам те слова, которые в минуту произнесения не могут удержать их внимания, поскольку кажутся лишенными смысла:

Сие сказал Я вам,

находясь с вами.Параклет же, Дух Святый,Которого пошлет Отец во имя Мое,научит вас всемуи напомнит вам все, что Я говорил вам

(Ин 14, 25–26).Еще многое имею сказать вам;но вы теперь не можете вместить.Когда же приидет Он, Дух истины,то наставит вас на всякую истину:ибо не от Себя говорить будет,

но будет говорить, что услышит,и будущее возвестит вам.Он прославит Меня,потому что от Моего возьмети возвестит вам(Ин 16, 12–14).

Вот, наконец, самый необычайный из всех текстов о Параклете. Он кажется составленным из разнородных кусков и фрагментов, как если бы он был несвязным продуктом какой-то мистической шизофрении. На самом же деле он таким кажется лишь благодаря нашей собственной культурной шизофрении. Мы ничего в нем не видим, пока пытаемся объяснить его на основе принципов и методов, которые взяты у мира и не способны ни увидеть, ни познать Параклета. Иоанн сообщает нам необычайные истины в таком темпе, что мы и не можем, и не хотим их усвоить. Есть большой риск, что мы спроецируем на этот текст те смятение и насилие, которыми мы всегда в какой-то мере одержимы. Вполне возможно, что на этот текст в некоторых деталях действительно повлияли конфликты между Церковью и Синагогой, но его подлинная тематика не имеет ничего общего с современными дебатами об «иоанническом антисемитизме»: