Кожа

– Нет – значит, будет, – объяснил он и, снова разглядывая ее профиль, добавил:

– Есть хочешь?

– Хочу, – внезапно смутилась она, опуская взгляд.

В кулинарии напротив «Минска» было жарко. Он взял два эклера, дождался, пока девушка за стойкой сварит два больших кофе по-московски, подхватил поднос и протиснулся сквозь очередь к высокому столику.

Она расстегнула дубленку, сняла шапочку, рассыпав золотистые кудри по узким плечам, озорно поглядела на него и, слегка щурясь от яркого света, с легким придыханием отпила горячего кофе. Он смотрел то на нее, то в свою чашку, и ждал – хоть слова, хоть полуслова, хоть междометия.

А она молчала.

– Ты свой эклер будешь? – спросила она.

– Нет, – ответил он.

– Тогда давай его сюда.

– Возьми.

Белый крем испачкал ее губы, и она долго возилась – сначала, вытирая их кружевным платочком, а потом – подкрашивая толстым тюбиком темно-красной помады.

– Нам нужен купальник, – сказал он, подойдя к прилавку магазина «Спорт».

– Какой – бикини или закрытый? – поинтересовалась продавщица.

– Какой? – переспросил он.

– Бикини! – озорно стрельнула глазами она, перекладывая из руки в руку белую глянцевую сумочку.

– Можно, я возьму тебя под руку? – спросила она на улице.

– Валяй, – согласился он.

Она едва доставала ему до плеча. А тонкая ее рука была такой теплой, что тепло ощущалось даже через толстый драп модного пальто.

– Ты где был? – спросила она.

– В библиотеке, – ответил он.

– И что ты там делал? – в ее голосе явно проскользнула улыбка.

– Книги читал, – ответил он, тоже улыбнувшись.

Миновав площадь Белорусского вокзала, они вышли на бульвар Ленинградки.

– Ты странный, – сказала она.

– Ну и что? – не то спросил, не то огорчился он.

– Ничего, – обиделась она.

– Прости, – понял свою бестактность он.

– Прощаю, – была великодушна она.

Ц. С. К. А. Огромные, в два человеческих роста, объемные буквы выросли прямо из земли.

– Нам сюда, – сказал он.

– Купальник давай! – ответила она.

Он вышел на бортик, посмотрел на колышущуюся кристально чистую голубую – а, может быть, зеленоватую, воду – и остановился.

Она выпорхнула из раздевалки на другой стороне бассейна. Копна золота, небесно-голубое бикини, немного загара на бедрах – и тонкие-тонкие, длинные-длинные, нежные-нежные пальцы.

– Прыгай, – негромко позвала она, и голос ее, столкнувшись со стенами, потолком и медленно колышущейся водой, заиграл нервными осколками – как блики отраженного света.

– Я иду, – ответил на ее зов он, и сильным сальто назад ввернул свое тело в воду.

– Тебе хорошо? – спросил он, когда она, обдав бортик бассейна веером брызг, упала в воду рядом с ним.

– Не знаю, – коснулась его лица взглядом цвета бикини она.

Когда она вышла из раздевалки, он сделал ей шаг навстречу, и сказал:

– У тебя же совсем мокрая голова.

– У меня нет полотенца, – почему-то потупилась она.

– У меня есть, – сказал он и осторожно стал вытирать ее чудные золотые волосы.

Возле метро «Аэропорт» они остановились. Он ощутил ее дыхание на своей щеке.

– У меня муж, – сказала она, глядя поверх его плеча.

– А у меня никого, – ответил он.

Не глядя ей вслед, он развернулся, и медленно перешел на бульвар.

Он подошел к маленькому снеговику, открыл пакет, достал еще теплый купальник, приладил его на снежную фигурку, и через минуту монотонно двинулся по бульвару – пока его высокая фигура с опущенными плечами не скрылась из вида.

VI. [СНЕЖОК]

Я сидел в машине. Я сидел лицом вполоборота к дороге.

Это было там, под мостом. Под тем самым мостом, где гудят и присвистывают шальные электрички, где разворачиваются на кругу медлительные толстые троллейбусы, где снег скрипит под ногами торопливых прохожих.

Я ждал.

С проезжавшего мимо шумного копотливого грузовика, с самой крыши брезентовой фуры, упал снежок. Он упал на слякотную мостовую, таким по-детски маленьким, нетронутым, беззащитным холмиком. Щепоткой прохлады и чистоты.

Большой неуклюжий урчащий теплым электрическим чревом троллейбус развернулся, почти касаясь крыла моей милой «старушки». Его дутые колеса с чавканьем месили грязь, оставляя за собой жирные полосы с четкими отпечатками протектора. Но они не тронули моего снежка. Снежок остался; такой же чистый и нежный, такой же небесный, такой же воздушный.

Я ждал.

И опять, и снова. Их было много. Было много, много-много машин, троллейбусов, электричек, людей. Все они жужжали, скрипели, катились, покачивались, перемешивали соленую грязь, вышагивали по мостовой. А мой снежок остался. Он лежал беззащитной легкой щепоткой. Он не таял.

Я ждал.

Я лишился времени. Лишился пространства. Должно быть, кончилась тоскливая зима. Отшумела весна. Я лишился тела. Лишился чувств. Я только ждал.

Нас было двое. Снежок и я. Снежок не таял.

А я ждал Тебя.

VII. [ЧЕТЫРЕ ИЗМЕРЕНИЯ АННЫ ИВАНОВНЫ МАТЦЕНГЕР]