Козьма Прутков и его друзья

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

С тех пор как Алексей Константинович Толстой наконец получил возможность полностью отдать себя творчеству и заслужил признание читающей публики, он расстался с Козьмой Прутковым. И тем не менее юмор Толстого не только не иссяк, но продолжал проявлять себя и в шуточных стихотворениях для друзей, и в его сатирах, получавших самое широкое распространение. Любопытно, что Алексей Толстой нигде не упоминал о своей причастности к созданию Козьмы Пруткова. В воспоминаниях о Толстом, в письмах к нему имя Козьмы Пруткова встречается часто. Писали о прутковской веселости Толстого, о его шутках в духе Пруткова...

Хотя известно, что уже после журнальных публикаций Козьма Прутков был на устах самых выдающихся русских литераторов, Толстой, очевидно, считал свое участие в нем пустячком, не стоившим упоминания. Он и предполагать не мог второй жизни Козьмы Пруткова, его славы после выхода «Полного собрания сочинений». Впрочем, Толстому хватало собственной славы...

Творчество Козьмы Пруткова и стихи Толстого, юмориста и сатирика, связаны невидимыми, но прочными нитями. Эта связь в поэтической лихости, в невероятной сатирической меткости. Еще «пруткововед» В. Сквозников очень удачно говорил о «словесных (от переизбытка сил!) дурачествах, которыми развлекались веселые аристократы с глубоким народным корнем»¹, и предлагал вспомнить размышления Чичикова, в которые Гоголь вложил собственный восторг перед стихией «бойкой» народной речи.

«Выражается сильно российский народ!.. А уж куды бывает метко все то, что вышло из глубины Руси, где нет ни немецких, ни чухонских, ни всяких иных племен, а все сам-самородок, живой и бойкий русский ум, что не лезет за словом в карман, не высиживает его, как наседка цыплят...

Как несметное множество церквей, монастырей с куполами, крестами, рассыпано по святой благочестивой Руси, так несметное множество племен, поколений и народов толпится, пестреет и мечется по лицу земли. И всякий народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров бога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженье его часть собственного своего характера. Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца; легким щеголем блестнет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное умнохудощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».

Алексей Толстой любил поиграть словом. Известны его громадная начитанность и совершенное владение многими иностранными языками. Известно также» что он был великим ценителем народной русской речи. Он воспитывал в себе смелость в обращении со словом с детства, внимательно прислушивался к разговорам крестьян и записывал народные песни. Для него разыскивали сказителей и кобзарей, и если они пели ему то, что он никогда не слышал, Толстой по неделям не выпускал их из своих имений, одаривал всячески...

Первыми после войны были напечатаны в «Современнике» его песни «Ходит спесь, надуваючись...» и «Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала...». Чутье к народному строю языка у него оказалось тонким. Как и народ, Толстой не всегда рифмовал свои песни, а если были рифмы, то они, как говорил знаток русской песни А. Востоков, «не с намерением приисканы, а случайно и непринужденно, так сказать, слились с языка»².

Это были последние стихи, напечатанные в «Современнике», он охладел к журналу и сблизился со славянофилами.

Среди ста пятидесяти новых газет и журналов, которые было разрешено издавать в начале царствования Александра II, славянофилам принадлежали газеты «Молва» и «Парус».

В № 36 «Молвы» в статье Константина Аксакова «Публика — народ» можно было прочесть:

«Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки; народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ в русском. У публики — парижские моды. У народа свои русские обычаи... Публика спит, народ давно уже встал и работает...»³

Газету запретили.

«Парус» закрыли на втором номере, в котором Иван Аксаков защищал свободу слова.

Раньше газет начал выходить и позже них закрылся журнал «Русская беседа». Алексей Хомяков в 1856 году ездил в Петербург хлопотать о разрешении журнала. Он появлялся на приемах у министров в армяке, красной косоворотке и с шапкой мурмолкой под мышкой.

Издатель журнала Кошелев стремился привлечь к «Русской беседе» Льва Толстого, Тургенева и Алексея Толстого. «Мы все,— писал он А. Н. Попову,— в восторге от стихов графа Толстого. Скажите, как его зовут?.. Стихи его, помещенные в «Современнике», просто чудо. Хомяков, Аксаков их все наизусть знают. Хомяков, прочитавши их, ходуном заходил и говорит: После Пушкина мы таких стихов не читали... Нельзя ли его как-нибудь к «Беседе»⁴.