Козьма Прутков и его друзья

Василий Перовский показал себя и незаурядным писателем, ярко рассказав, как остался случайно в занятой французами Москве и беседовал с Мюратом и Даву, как горела Москва и бесчинствовали французы. Его едва не расстреляли, а потом он шел в колонне пленных вместе с отступавшими французами босой по мерзлой дороге, ел павших лошадей и видел, как конвоиры пристреливали одного за другим его отстававших товарищей... Лев Николаевич Толстой воспользовался его воспоминаниями, когда писал «Войну и мир», и вообще собирал все, что касалось жизни Перовского, считая его «крупной фигурой», которая «выражает вполне то время».

Перовский был причастен к тайному обществу, но 14 декабря остался верен новому государю, и когда на Сенатской площади в свиту Николая I полетели поленья от Исаакиевского собора, одно из них угодило ему в спину и тяжело контузило...

Он был человеком находчивым, интересным собеседником, приятелем Пушкина, Брюллова, Карамзина, Вяземского и другом Жуковского, назначенного воспитателем наследника императора и полного в связи с этим благих намерений. «Государыня, простите... — писал Жуковский царице о ее старшем сыне, — но страсть к военному ремеслу стеснит его душу: он привыкнет видеть в народе только полк, в отечестве— казарму...»⁸ Один бог ведает, был ли в этом намек на характер отца его воспитанника.

Василию Алексеевичу Перовскому суждено еще не раз появляться на страницах этой книги, а пока стараниями Василия Алексеевича Перовского и его братьев мать Алеши Толстого была пожалована во фрейлины, а сам племянник представлен своему ровеснику — наследнику престола и включен в круг друзей будущего царя.

Весной 1826 года Алешу привезли в Москву, и он жил с матерью на Новой Басманной в просторной усадьбе генеральши Денисьевой, где в саду был пруд, а на большом дворе ходил журавль й паслась лошадь со спутанными ногами. Во время коронации его приглашали к наследнику, и у него в памяти осталось, как они вместе стреляли из ружья в Нескучном саду.

Как-то А. А. Перовского навестил Пушкин. На всю жизнь Алексей Толстой запомнил смех поэта. Дело было в гостиной. «Пушкин так рассмеялся чему-то, что упал на пол и, лежа на полу, продолжал смеяться»⁹

.

Алешу учат английскому, французскому, немецкому, итальянскому, латинскому языкам, занимаются с ним живописью и музыкой. Дядя берет его с собой в поездку за границу. В Веймаре, помимо герцогских детей, маленького графа Толстого представляют великому Гёте, который сажает его к себе на колени, ласково разговаривает и одаривает куском Мамонтова клыка с собственноручно выцарапанным изображением фрегата.

В 1831 году А. А. Перовский снова везет сестру с ее сыном за границу. Они ездят по Италии и покупают картины и статуи работы старых мастеров. Алеша ведет дневник, который говорит о том, что мальчик прекрасно разбирается в искусстве. Он и потом вспоминал: «Та или иная картина или статуя, равно как и хорошая музыка, производили на меня такое сильное впечатление, что волосы мои буквально поднимались на голове». Венеция, Верона, Милан, Генуя, Флоренция, Рим, Неаполь... Алеша насыщается южными красками и замечательным искусством так, что по возвращении в Россию испытывает нечто вроде ностальгии по Италии.

Алексей Толстой много читает и постепенно у него складывается свое миропонимание, настолько отличное от взглядов дяди и матери, что он вынужден таиться, чтобы их не огорчить. «Помню, как я скрывал от него (от А. А. Перовского.— Д. Ж.) чтение некоторых книг, из которых черпал тогда свои пуританские принципы, ибо в том же источнике заключены были и те принципы свободомыслия и протестантского духа, с которыми бы он никогда не примирился и от которых я не хотел и не мог отказаться. От этого происходила постоянная неловкость, несмотря на то огромное доверие, которое у меня было к нему».

Внешне их отношения не изменились. Послушный сын и племянник внимал наставлениям матери и дяди, готовивших его к блестящей служебной и придворной карьере. Досада прорывалась только тогда, когда его упрекали в чрезмерном увлечении стихами. Перовский показывал их Жуковскому и Пушкину, и они одобряли опыты талантливого подростка. Но тем не менее, когда Толстому было лет четырнадцать, Перовский устроил так, что одно из стихотворений было напечатано в журнале и тут же помещена убийственная рецензия¹⁰. Это, кажется, нисколько не охладило юного поэта, но надолго отбило охоту печататься.