Козьма Прутков и его друзья

Так развлекались правоведы, вполне в духе дворянской молодежи, всегда готовые на шутку и насмешку, несмотря на внешнюю строгость петербургской жизни, усугубленную в казенных учебных заведениях.

Впоследствии пребывание в стенах училища вспоминалось с легким сожалением о прошедшей молодости, все казалось прекрасным — и жизнь, и педагоги, и развлечения... Кто не поминал добрым словом годы учения, когда память уже отбрасывала все неприятное?

«Еще на училищной скамье,— писал в своей автобиографии Алексей Жемчужников,— я сделал запас возвышенных идеалов и честных стремлений. Дух училища в мое время был превосходный. Этим духом мы обязаны не столько на шим профессорам, между которыми были очень почтенные люди, но Грановских не было, сколько самому основателю и попечителю нашего училища — принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому. Он, своим личным характером и обращением с нами и нашими наставниками, способствовал развитию в нас чувства собственного достоинства, человечности и уважения к справедливости, законности, знаниям и просвещению. Состав моих товарищей был также очень хорош. Я был близок почти со всеми воспитанниками первых трех выпусков. Мы были воодушевлены самыми лучшими намерениями. Как добрые начала, вынесенные из училища, так и доходившие до меня веяния от людей сороковых годов не дозволяли мне бесповоротно увлечься шумною, блестящею но пустою жизнью».

Самым близким другом Алексея Жемчужникова стал его однокашник Виктор Арцимович, высокий, белокурый и очень старательный литовец из Белостока. Вместе они читали Шекспира, Пушкина, Гоголя. Алексей ввел Арцимовича в свою семью, и тот настолько пришелся по сердцу Михаилу Николаевичу и другим, что стал непременным членом жемчужниковского клана до конца своей жизни.

И вот уж близится конец учения. В субботу, 24 мая 1842 года, Алексей Жемчужников записывает: «Выпуск будет в Середу!»¹⁴

Но отгремел выпускной бал, и пора на службу в Сенат...

5

Алексей Жемчужников тяготился службой с самого начала, как и Алексей Толстой. Но не послужи они, Козьма Прутков потерпел бы невосполнимый ущерб.

Впрочем, ничего трагического не было в этой службе, которая для тысяч акакиев акакиевичей оборачивалась другой своей стороной...

Молодой титулярный советник Алексей Жемчужников каждое утро подъезжал в собственном экипаже к пышному зданию Сената, построенному Росси и замкнувшему вместе с Исаакиевским собором и Адмиралтейством громадную площадь, посередине которой вздыбил коня Медный всадник.

Широкие лестницы и гулкие коридоры вели в каморы с толстыми стенами, где регистрировались и хранились бумаги, стекавшиеся со всей империи. Столоначальник благоволил к Жемчужникову, который быстро усвоил канцелярскую премудрость. Да и отец юноши после пятилетней губернаторской службы был произведен в тайные советники «с повелением присутствовать в Правительствующем Сенате».

Но служба есть служба, и для начала молодому чиновнику поручили исправление старого алфавитного указателя, в котором большая часть дел значилась под буквой «О» : о наследстве, о спорной земле, о духовном завещании и т. д.

Работа была нудная. Алексей, отложив папки с бумагами, на казенном бланке написал свое первое на службе стихотворение «Это я! или что такое чиновник?»

Где мои мечтания,

Страсти благородные,

Гордые искания,

Помыслы свободные?..*⁵

Любопытно, что поэт Апухтин, остроумнейший человек (кстати, тоже выпускник Училища правоведения), несколько позже на службе в департаменте юстиции получил от столоначальника такое же задание — составить алфавит дел. Всем на удивление и шутки ради, он выполнил поручение так, что все дела в алфавите оказались на букву «Д» : дело о том, дело о том-то и т. д.

Наверно, не без отцовской помощи Алексея Жемчужникова и его друга Виктора Арцимовича прикомандировывают наконец к сенатору Дмитрию Никитичу Бегичеву, автору романа «Семейство Холмских». Почтенный сановник и писатель ехал ревизовать Орловскую и Калужскую губернии, в которых у Жемчужниковых были имения.

Ревизующие обычно расследовали нарушения законности, лихоимства и взяточничества местных властей. Всякого насмотрелся Жемчужников, но он был слишком восторженным юношей, чтобы вглядываться в действительность внимательно.

«В первый период моей жизни,— напишет он через много лет,— я, может быть, многое проглядел из того, что происходило вокруг меня ; но то, что до меня доходило, оценивалось мною по достоинству. Я продолжал мерить людей и дела мерою сохранившихся в полной чистоте и неприкосновенности моих идеалов».

В 1844 году «судьба», в облике отца, помогла Алексею Жемчужникову вновь оттянуть, возвращение в Сенат. Ему выдали документ, просторно написанный на огромном листе гербовой бумаги, громоздкий, как многие памятники эпохи Козьмы Пруткова :

«По указу Его Величества Государя Императора, Николая Павловича, Самодержца Всероссийского, и прочая,и прочая,и прочая.