Читаем Козьма Прутков и его друзья полностью

Козьма Прутков и его друзья

«...Подумай, что до 36 лет мне было некому поверять мои огорчения, некому излить мою душу. Все то, что печалило меня,— а бывало это часто, хотя и незаметно для посторонних взглядов,— все то, чему я хотел бы найти отклик в уме, в сердце друга, я подавлял в самом себе, а пока мой дядя (А. А. Перовский.— Д. Ж.) был жив, то доверие, которое я питал к нему, сковывалось опасением его огорчить, порой— раздражить и уверенностью, что он будет со всем пылом восставать против некоторых идей и некоторых устремлений, составлявших существо моей умственной и душевной жизни».

Летом 1852 года Толстой снова едет в Оренбург с заездом к Бахметьевым. И получает отчаянные письма от матери. Она тоже «со всем пылом восстает» против его самостоятельности, а он страдает из-за ее огорчения. «Любовь моя к тебе растет из-за твоей печали»,— пишет он матери.

Весь следующий год он мечется между Пустынькой, своей петербургской квартирой на Михайловской площади и Смальковым. Но не забывает и хлопотать за Тургенева, которого выслали в деревню.

Оттуда Тургенев писал Софье Андреевне: «Вы мне говорите о графе Т[олстом]. Это человек сердечный, который возбудил во мне большое чувство уважения и благодарности...» (12(24) окт. 1853).

Толстой подсказывает Тургеневу, кому и что писать, чтобы разрешили вернуться в Петербург. Но все было напрасно. Тогда Алексей Толстой сделал очень рискованный шаг.

Он обратился к шефу жандармов графу Орлову от имени наследника престола. Орлов не мог отказать и 14 ноября 1853 года сделал доклад царю о разрешении Тургеневу жить в столице.

Царь положил резолюцию:

«Согласен, но иметь под строгим здесь присмотром»⁸.

Орлов уже написал наследнику, что просьба того исполнена, и передал письмо генералу Дубельту для отправки.

Толстой оказался на краю пропасти. Дело было в том, что наследник за Тургенева не просил. Толстой обманул Орлова.

Сделав вид, что ничего не знает о царской резолюции, Толстой поехал в III Отделение.

Леонтий Васильевич Дубельт был непрочь пофилософствовать о благодетельности существующих порядков, о покорности русского мужика. Он говаривал: «Россию можно сравнить с арлекинским платьем, которого лоскутки сшиты одною ниткою,— и славно и красиво держится. Эта нитка есть самодержавие. Выдерни ее — и платье распадется»⁷.

Толстого он принял немедленно, был с ним чрезвычайно любезен. Алексей Константинович, выслушав мысли Дубельта с преувеличенным вниманием, как бы между прочим ввернул, что наследник престола, конечно, расположен к Тургеневу, о чем он, Толстой, и говорил графу Орлову. Но тот, видно, счел этот разговор прямым ходатайством наследника, и теперь это недоразумение может быть неправильно понято его императорским высочеством...

В своей книге о николаевских жандармах М. Лемке писал :

«Как ни был хитер Дубельт, но он не понял хитрости Толстого и просил Орлова изменить редакцию бумаги к наследнику. Орлов написал: «если ты думаешь, что бумага моя к цесаревичу может сделать вред гр. Толстому, то можешь ее не посылать, тем более что Тургенев сам просил»⁸.

Таким образом, Толстой был спасен.

В Спасское-Лутовиново полетело письмо Толстого с поздравлениями и пожеланием, чтобы Тургенев немедленно выехал в Петербург и не задерживался, проезжая Москву, чтобы в самом Петербурге он тотчас отправился к Толстому, а до этого не встречался ни с кем. Толстому нужно было предупредить Тургенева о том, как сложилось дело и как вести себя в Петербурге. А на случай перлюстрации, в письме возносилась хвала наследнику, «много содействовавшему помилованию».

Эту версию и постарались распространить по Петербургу Толстой и его двоюродные братья. Григорий Геннади записал 28 ноября 1853 года: «Сегодня Ж. принес мне новость о прощении Ив. Тургенева. За него хлопотал граф Алексей Толстой у Наследника»⁹

В декабре Тургенев был в Петербурге, а вскоре туда приехала и Софья Андреевна. Чуть раньше вернулся с Украины художник Лев Жемчужников, который потом вспоминал:

«Всю зиму 1853 года я провел в Петербурге и нанял себе особую квартиру в деревянном домике, в саду, где жил только хозяин с женой; ход у меня был особый, и этой квартиры никто не знал, кроме А. Толстого, Бейдемана, Кулиша и Тургенева. Я предался сочинению эскизов и чтению... Сюда нередко приходил А. Толстой, бывало состряпает на принесенной им кастрюле рыбу или бифштекс, мы поужинаем с ним и будущей женой его Софьей Андреевной и простимся; он уйдет к себе, а я к отцу, где всегда ночевал... В эту зиму я часто проводил вечера у А. Толстого и Софьи Андреевны, где часто бывал Тургенев и читал нам Пушкина, Шекспира и некоторые свои произведения. Тургенев всегда был интересен, и разговор затягивался, без утомления, инэгда до полуночи и более. Софья Андреевна, будущая жена А. Толстого, была хорошая музыкантша, играла пьесы Перголеза, Баха, Глюка, Глинки и др. и вносила разнообразие в наши вечера пением».