Крабат, или Преображение мира

По телевизору выступали молодые люди — они очень громко пели, сопровождая свое пение какими-то немыслимыми телодвижениями. Когда Хандриас Сербин смотрел на них, ему всегда казалось, что они пляшут на горячей доске; ребенком он видел однажды медведя, его заставляли танцевать на железном листе, под которым стояла маленькая жаровня. Он выключил телевизор и взял газету. Но о том, что происходит в мире, он прочитал еще утром, а речи, заполнявшие газету, были похожи на речи, которые он читал раньше. Одна или две новые фразы в них, может, и попадались, но читать всю речь целиком, чтобы отыскать эту новую фразу, слишком утомительно.

Он часто думал о том, почему умным и опытным людям требуется такое большое количество бумаги, чтобы сообщить то немногое — новое и важное, — что они хотят сказать. Думая об этом, он вспомнил, как однажды получил ко дню рождения объемистую посылку от своей дочери Урсулы, тогда еще студентки. Пакет был похож на русскую матрешку: он разворачивал бумагу, а под ней оказывалась еще бумага. Развернув штук десять, он наконец обнаружил крошечный пакетик с двумя пачками жевательного табаку и фотографией смеющейся дочери.

Потом он вспомнил лето, когда градом побило весь хлеб. Он убрал поле, но на сто колосьев ему попадались два-три, уцелевших от града. Целый воз соломы пришлось ему сжать, чтобы собрать полмешка зерна.

И все-таки Хандриас Сербин не мог поверить, что посылка с жевательным табаком или урожай, загубленный градом, могут служить трафаретом для изготовления таких речей, и всякий раз раздражался, когда не мог отыскать в них зерно. Подложив газету под чистый лист бумаги, он стал писать письмо своей дочери Кате: у нас все хорошо, чего и вам желаем. Сегодня здесь были охотники и много всего порассказали. Умер старый Холька. Больше никаких новостей нету…

«Напиши ей, что у нас хорошая погода», — сказала женщина.

«Послезавтра, когда она получит письмо, у нас, может, снег пойдет», — ответил он.

Когда наступило послезавтра, снег не пошел, но все небо было словно завешено мокрой серой пеленой. Хандриас Сербин сидел дома и вязал первый в этом году веник из прутьев. Его попросила об этом молоденькая продавщица деревенской лавки, которая, возвращаясь на своем мопеде после работы домой, каждый день заезжала к старикам и привозила им все необходимое.

Занявшись веником, он не заметил поднимавшихся на холм председателя, упрятавшего Саткулу в подземные трубы, и директора школы, решившего выстроить здесь новое школьное здание. Директор школы остановился на минутку у одичавшей яблони, которая никогда не плодоносила, оглядел дерево и укоризненно покачал головой, но председатель, кажется, не обратил внимания ни на дерево, ни на директорский укор кому-то. Они поднялись на холм, посмотрели на дырявую крышу заброшенного хлева, увидели доску, наполовину оторвавшуюся от обшивки второго этажа дома, отметили, что дом источен древесным червем, что крыша прогнила; даже трава, прораставшая во дворе между каменными плитами, подтверждала их точку зрения или говорила им что-то, с чем они оба соглашались, чему радостно кивали. Они думали о девушке из магазина, которая приезжала сюда в любую погоду, а что будет, если она вдруг заболеет, да и вообще надо бы позаботиться о том, чтобы врач чаще заглядывал к старикам: они ведь очень стары, правда, пока еще не беспомощны, но беспомощность, так сказать, на пороге и это может случиться каждый день. Председатель сказал: «Я рад, что мы с вами одинаково оцениваем ситуацию». И директор школы кивнул: «Я считаю, что нам необходимо что-то предпринять».

Хандриас Сербин мог бы увидеть их и услышать, о чем они говорят, но он был занят вязанием веника и сидел дома, потому что на дворе все было затянуто серой пеленой. Его жена слушала негромко игравшее радио и посредине «Маленькой ночной серенады» Моцарта сказала: «Звучит как будто весело, а на самом деле грустная ведь музыка».

Помолчав она добавила: «Обещай мне, что, пока мы живы, мы не уйдем из этого дома, пусть нас отсюда вынесут на кладбище».

«Да», — сказал Сербин, она просила его об этом, наверно, в десятый раз. В эту минуту он увидел их и услышал, о чем они говорили. Но он продолжал тщательно отбирать березовые прутья: продавщице из лавки надо связать хороший веник. По радио передавали негромкую музыку, и весь мир был завешен серой пеленой.

Председатель сказал: «У нас готов новый жилой дом, семь квартир мы уже заселили, восьмую, на первом этаже, мы предоставим им. У наших людей сейчас есть время, они перевезут стариков. Перенесем осторожненько, как ласточкино гнездо с только что вылупившимися птенцами»,

«Это ты мог сделать, пока еще косой косил, а теперь под твои комбайны не только ласточкины гнезда попадают, а даже косули», — сказал директор школы.