Край чудес

Она уже тогда начала копить деньги. Отказалась от репетитора по обществознанию, продала старую камеру и абонемент на фотокурсы в придачу, выставила на «Авито» раритетный тетрис и решила, что до выпускного не будет тратиться ни на что, кроме проездного и обедов. Молескин ей подарил папа. Без особого повода. Зашел после ужина в комнату, Кира вздрогнула от стука и, пока папа топтался в дверях, подумала, как же тихо стало в квартире.

– Ну, ты как? Готовишься? – Папа наконец присел на краешек кровати и вытянул длинные ноги, из-под домашних треников торчали полосатые носки.

– Типа того, – пожала плечами Кира.

На столе у нее горой высились книжки по истории кино. Задачник с тестами по математике она запулила в дальний ящик, чтобы не мозолил глаза.

– Молодец… – задумчиво покивал папа и протянул ей что-то завернутое в пакет. – Я вот тебе принес.

Кира разорвала скрипящий пластик, отбросила в сторону, а новенький молескин – черный, матовый, с гладенькой адресной вставкой – остался лежать в руках.

– Ты же такой хотела? – Папа улыбался, под глазами у него сгустилось темное, а морщины пролегли совсем уж глубоко.

Нужно было обнять его, прижаться щекой к футболке, пахнущей сигаретами и кондиционером для белья, сказать что-нибудь честное: папа, ты не должен себя загонять, папа, береги себя, пап, у нас в стране больше половины мужчин за пятьдесят умирают от сердечной недостаточности, а ты еще и куришь, пап, и работаешь в две смены, нельзя так, нельзя, понимаешь, пап? Но Кира только кивнула и потерла краешек молескина.

– Такой, да. Спасибо, пап.

Папа хлопнул ладонью по колену и поднялся.

– Ты не засиживайся, погулять сходи, развейся, – попросил он, остановился в дверях и тихонько добавил: – И не грусти.

Мама в тот день вернулась совсем поздно, долго шумела водой, потом вышла на кухню. Кира как раз поставила на плиту сковородку.

– Котлеты будешь?

– Ой, нет, устала так, что подташнивает. Давай кофейку?

В тусклом свете абажура мама выглядела лет на десять старше. Кира щелкнула кнопкой чайника и опустилась на табуретку.

– Как вечер прошел? – Мама насыпала в чашку растворимого кофе и бросила два кубика сахара.

– Спокойно, – соврала Кира: слишком уж красными были мамины глаза – то ли тушь смывала шампунем, то ли плакала под душем.

– Хорошо.

Они молчали, пока чайник не закипел. Молчали, пока мама пила кофе – быстрыми маленькими глотками.

– Папа тебе блокнот подарил? – спросила она, грызя старый крекер из вазочки.

– Да, спасибо, я такой и хотела. – Кира улыбнулась пошире. – Но не надо было. Он же дорогой.

– Перестань. – Мама нахмурилась. – Пойду я спать, глаза слипаются. – Поднялась было, но села обратно. – Ты еще ребенок, Кирюш, и мы должны тебя радовать подарками. Так что радуйся. – Уголки губ чуть дрогнули, на ответную улыбку сил не хватило. – Дедушка бы сказал, зайчик принес.

Поднялась и выскочила в коридор раньше, чем Кира успела ответить. Вода в ванной снова зашумела. Теперь точно плачет, поняла Кира. И сама долго потом ворочалась в постели, вспоминая про зайчика.

– Уже первые пятидесятисекундные ленты заложили основу сегодняшнего многообразия кино, – подвел итог Игорь Саныч. – О документальных и игровых опытах Люмьеров мы поговорим во второй части нашей лекции, встретимся через двадцать минут.

«Уже выезжаю», – набрала Кира, впихнула в сумку блокнот и направилась к выходу.

– Штольц, – окликнул ее Игорь Саныч. – Вы сегодня похожи на французскую актрису. Помните «Полночь в Париже» Вуди Аллена? Она там играла подругу Коко Шанель, если я не запамятовал. И бывшую любовь Модильяни.

Подсвеченный из окна сентябрьской желтизной, он сам был так фактурен, хоть бери и снимай, только камеру Кира продала.

– Марион Котийяр, – вспомнила Кира. – Она же красавица! Если мы и похожи, то только прической.

– Дело не в красоте, дело в харизме, – рассмеялся Игорь Саныч. – Не забудьте про консультацию!

– Не забуду, – пообещала она.

Между «не забыть» и «все-таки прийти» лежала пропасть размером в один зайчик.

Коридор казался бесконечным. Они все шли по нему и шли. Под ногами скрипел битый кирпич, от стен расходилась стылая влага, в этой разрухе и темени просто невозможно было согреться – солнце не проникало во внутренние помещения, терялось между забитых провалов окон, вязло в слоях пыли. Кира осторожно переступила через гнутый прут, торчащий из пола затейливой дугой, и потрогала влажный скос двери, ведущей в заваленную мусором комнату – то ли кабинет, то ли палату, уже не разобрать. Самой двери, конечно, не было. Ее, наверное, утащили сразу, как стройку заморозили. И мебель, которую успели завезти в законченные корпуса, и проводку, и трубы, и все, что не было приколочено, а потом утащили и приколоченное тоже.

Изнутри больница выглядела не мрачной, а мертвой. Совсем не жуткой, скорее жалкой. Утонувшая в грязи и сырости, заброшенная и загаженная постройка, которой суждено было стать местом спасения, да не срослось. Что снимать в ней, совершенно обычной и полупустой, Кира никак не могла сообразить. Но Костик вел их с упорством археолога, поймавшего след реликтового черепка.