Кракен

Они с Коллингсвуд переглянулись, фыркнули и кивнули.

– Это не повлияет на… ну, реальный, – сказала Коллингсвуд. – Но мы даже не знаем, когда он… Подключайся, начальник, – сказала она Бэрону и любовно потрепала его по щеке.

– Ладно, – сказал Варди. – Значит, нам нужно… эм-м… подстегнуть не одно, а два пророчества. Пора обзванивать.

59

К посольству моря пришла холерическая делегация. Невозможно было представить, чтобы такое войско бросило вызов такому антагонисту и осталось незамеченным – и они были замечены, и слухи об этой конфронтации разошлись всюду.

В основном слухи не ошибались. Парочка безумных преувеличений, да, всего через пару дней: «Долбаным богом клянусь, они там швыряли гранаты и раскочегарили самые гребанутые фишки, полный беспредел». Ну конечно. Как будто если раздуть историю, то ее величие отразится и на рассказчике.

Правда была умеренной драмой. По улице прибыла мотоколонна. Мужчина за мужчиной – и пара женщин – в шлемах, словно ехали на мотоциклах, хотя выходили из машин, занимали посты на каждом перекрестке. Ладонные лица скрывались за тонированными стеклами. Пока там были они, по улице не прошел никто.

Люди в соседних домах нервно поглядывали на людей в шлемах и ночь. Не надо было знать все подробности – а они и не знали, – чтобы понимать, хотя и аккуратно не произносить вслух, что от того чертового дома в конце – сплошные проблемы. Из самой большой машины вышли еще два человека в шлемах, сопровождая хилого третьего. С панковской прической и перепуганного. Его рот закрывала ткань. Охранники повели его между собой ко входной двери.

– Повернись. – Человек подчинился голосу. В его куртке были прорезаны дырки, откуда таращились чернильные очи. Ни аватаров, ни жертв мастерской, ни посредников – лично босс.

– Слышь, гребаное величество, – сказал Тату. Его голос отлично слышался, несмотря на одежду носителя. Глядя на улицу, в противоположную сторону от конфликта, носитель Тату содрогнулся.

– Говорят, ты посещало некоторых моих работников. Они кое-что для меня хранили, а ты как бы вмешалось. И я в итоге потерял то, на что потратил херову кучу усилий и бабок. И я пришел спросить. Первое: это действительно так? И второе: если да, ты правда этого хочешь? Хочешь объявить мне войну?

Снова ничего. После долгих секунд Тату прошептал:

– Отвечай, твое океаншество. Я знаю, что ты меня охренеть как слышишь

. – Но из почтового ящика не было ни бутылок, ни посланий. – Ты и твои стихийные чучела. Думаешь, я вас боюсь? Скажи, что это недопонимание. Ты само-то вообще понимаешь, что происходит? Больше никто не в безопасности. Ты можешь сгореть вместе со всеми нами. Я тебя не боюсь, и, что бы ты себе ни мнило, война грозит и тебе. Ты знаешь, кто я?

То, как вредоносные чернила произнесли последние слова, эту затасканную китчевую угрозу, снова придало ей какой-то вес. Если бы вы это слышали, сами бы содрогнулись. Но в доме моря ничего не произошло.

– Думаешь, я на тебя не наеду? – спросил Тату. – Не лезь в мои дела.

Если бы море вторглось в собственные чертоги Тату, это было бы непростительным оскорблением, и Тату объявил бы войну любой ценой – а цена войны против стихии велика. В воду полетели бы бомбы, которые после взрыва оставляют под травмированными волнами дыры пустоты. Отрава против рассола. И пусть Тату не победил бы, война бы разгорелась шире из-за нарушения нейтральности и интереса со стороны моря.

Но никто не считал атаку на презренных и отверженных нацистов интервенцией, и Тату не нашел бы себе союзников. Минус работы с ублюдками. Поэтому море и пошло на риск. Люди, несомненно, знали, что оно там побывало, – хоть оно и тщательно прибрало всю соленую воду до единой молекулы из пещер, вымытых под мостовой, новых океанических гротов, – но никто не признавал этого вслух.

– Говори, что тебе есть сказать в свое оправдание, – продолжал Тату. – Пни, – сказал он своему телу, и человек неуклюже пнул не глядя, но удар не пришелся ни по двери, ни по чему. – Еще раз полезешь в мои дела – и это война, – сказал Тату. – В машину, – сказал он телу, и человек дерганой походкой двинулся к автомобилю. Тату ярился, потому что море его проигнорировало. Даже Тату не проигнорировал море, говорили потом люди. Никто не игнорирует море. И вот слухи об этом дошли до всех уголков.

Еще один тошнотворный рывок истории. Не поддающийся описанию – запинка, переключение стрелки, хронологию вышибло на другой путь, который выглядел, пах, звучал точно так же, но чувствовался по-другому, на ощупь. В облаках – больше той странной ярости, больше борьбы: память против окончательности в небесном махаче. Каждый удар что-то перестраивал в лондонских головах. Только самые прозорливые видели причины своих припадков, замешательств и афазии, что все это последствия войны.

Мардж уже так углубилась в дебри, что тоже это чувствовала. Ее голова была забита обрывистыми забвениями и резкими воспоминаниями.