— Куда ж Дарье-то с чужим человеком на ночь глядя ехать, пусть у нас до завтра погостит, — стараясь говорить ровно и твердо, сказал он отцу.
— Какая ж теперь ночь, — удивился отец, — когда мы только что отобедали?
— Все едино, негоже девке ездить с чужим человеком мало ли до греха...
— А тебе-то что за дело? Какой же он ей чужой, когда из неволи выкупил! Ему с ее родителей отступные нужно взять, если, конечно, они заплатят.
На такие резоны целовальнику ответить было нечего, и он только заскрипел зубами Я, чтобы не обострять конфликт, вышел во двор, взнуздал донца и вернулся за девушкой. Пока меня не было, сын что-то сумел втолковать родителю, и тот, пряча глаза, попросил:
— Может, и правда оставишь у нас девку, а мы завтра по холодку ее отвезем родителям.
— Не оставлю, — начиная раздражаться, коротко ответил я, — Она и так достаточно натерпелась, пускай едет домой.
— Так-то оно так, да вдруг с ней что по дороге случится, — с сомнением проговорил гончар.
— Тогда пусть со мной ваш Федор едет, если что, присмотрит и мне поможет.
Против такого варианта возразить было нечего. Однако целовальник еще попытался решить дело в свою пользу:
— А если я твои отступные верну? Оставишь? Это будет по-честному!
— Ты лучше зашли к ее родителям сватов, тогда и будет все честно.
Никита хотел что-то ответить, но поперхнулся словами, а я, больше не обращая на него внимания, позвал девушку:
— Пойдем, Дарья, нам пора.
Мне показалось, что, несмотря на молодость и наивность, она и сама начала понимать, что здесь происходит что-то неправильное, и быстро вышла из избы во двор.
Я пошел следом, «прикрывая тыл».
— Ну, смотри, лекарь, попомнишь еще меня, — прошептал в спину целовальник.
О том, что с нами должен ехать Федор, все забыли. Я, ругая себя последними словами за то, что поссорился с семейством гончара, сел в седло и помог девушке забраться на круп лошади. Провожать нас вышла только Маруся. Она, как ни странно, улыбалась во весь рот.
— Хорошо ты Никитке хвоста-то прижал! — похвалила она, когда мы были уже в воротах усадьбы — Совсем он власть над семьей взял, сам отец ему перечить боится. Когда меня с царевной сведешь?
— Приходи завтра с утра на старое место, постараюсь все устроить.
— Хорошо, буду. А ты прямиком-то на Поганые пруды не езжай. Обходом норови. А то, гляди, наш целовальник тебя по пути перехватит. Больно ему Дашка-то приглянулась. Не любит мой брат от своего отступаться!
Я кивнул и тронул поводья. Застоявшийся донец с места пошел широкой рысью. Ни о каких маневрах на дорогах не могло быть и речи, я даже примерно не знал, где находятся неведомые мне Поганые пруды.
— Ты знаешь отсюда дорогу домой? — спросил я девушку, когда мы выехали за пределы Гончарной слободы.
— Нет, — ответила она.
— А где ваши пруды находятся?
— Недалеко от Маросейки и Мясницкой.
Только теперь я понял, что она говорит о Чистых прудах. Пока их не почистили в восемнадцатом веке, они действительно назывались Погаными или Грязными.
— Понятно, теперь держись за меня крепко, поедем с ветерком!
Я пришпорил коня, и он легко взял в галоп. Мне даже в голову не пришло, что Никита сможет нас догнать. Не таким конем был мой донец, чтобы позволить равняться с собой по мощи и скорости заурядным слободским конягам. Мы быстро миновали слободы и пустыри, въехали в городские улицы. Я по-прежнему путался в хитросплетении московских переулков и тупиков, ориентировался исключительно по азимуту.
Спутница безропотно терпела тряску, тесно прижавшись к спине. Только когда начали попадаться знакомые ей ориентиры, кажется, окончательно поверила, что ей не хотят зла, и даже подала голос:
— А Маруся тебе кем приходится?
— Знакомой, — обобщенно ответил я.
— Федор ее жених? — задала она следующий вопрос.
— Жених. Что, он тебе тоже приглянулся?
Дарья не ответила, спросила другое:
— А почему ты ее спасал?
— Это долгая история, так сразу не расскажешь. Ее из-за меня похитили, вот и пришлось...
— А она тебе нравится?
— Нет, не нравится, тем более, у меня есть другая.
Девушка какое-то время молчала, потом вдруг спросила:
— А Никита, он что?
— Он в тебя влюбился, только мне кажется, что он плохой человек. Если вдруг у вас появится, тебе его нужно опасаться.
Говорить на ходу было неудобно, мне приходилось поворачиваться в ее сторону, чтобы ветром не относило слова.
— А почему, — опять заговорила Дарья, но я ее перебил:
— Давай потом поговорим, когда доедем.
— Потом не получится, — ответила она, но замолчала.
Снова заговаривать пришлось уже мне:
— Ты теперь знаешь, куда ехать?
— Поезжай пока прямо, я укажу, куда сворачивать.