Краковский замок

— Кем взят Краков?

— Не умею вам этого сказать.

— Как взят Краков?

— Не могу знать!

— Не можешь знать? — закричал Суворов. — Немогузнайка? Дрянь, дрянь, не русский! Вот чему их научили ксендзы да бабы… Так, так! немогузнайка, намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткотовка, двулична, вежливка! От немогузнайки всегда беды; кличка такая, что бестолково и выговоришь! Солдат тогда солдат, когда здоров, храбр, тверд, решителен, правдив, благочестив. — В это время Суворов бегал и прыгал по комнате.

— Генерал Суворов сердится без толку, — сказал громко один офицер. Суворов остановился.

— Генерал Суворов не знает, как говорить с солдатом: просто, без дипломатики, не по допросу, не по вопросам, заставь рассказывать, а сам смекай.

Суворов подскочил к офицеру, засмеялся, ударил его по плечу и сказал: "Умен, умен!" — потом спокойно оборотился к драгуну и сказал ему:

— Расскажи все.

— Мы были по квартирам, — начал драгун. — У пана воеводы был назначен большой мушкарад; я обходил смену, когда гости к нему отвсюду съезжались; вечером был я в замке, где было все исправно; ночью разбудили нас, сказали: неприятель в Кракове; мы все вскочили, собрались, и нам велели ретироваться. Нас всего собралось с два баталиона, и те расстроены, никто нас не преследовал, а начальника с нами не было, он, говорят, в плену.

Суворов молча дал знак, чтобы все вышли, и все повиновались. Остался только тот офицер, который напомнил ему, что он сердится без толку.

Вид и разговор Суворова мгновенно изменились, когда Суворов остался вдвоем с этим офицером. Суворов перестал прыгать, лицо его сделалось важно, сурово. Он тихо пошел в другую комнату, куда следовал за ним и офицер. Там, на пребольшом столе, раскрыта была подробная карта Польши, лежало множество книг, бумаг. Молча сел Суворов за стол и глядел внимательно на карту. Начался следующий разговор.

— Если это не глупая шутка, если они не сошли все с ума, то я вовсе не понимаю, как это сделалось. Конфедератов во всей Польше нет нисколько. Волынь наша, в Варшаве тихо, в Кракове было тысяча триста человек наших и ни крошечки конфедератского. Разве Браницкий? Да он наш. Что слышно по тайным?

— Ничего совершенно, поляки сидят смирно, без денег, без оружия.

— Откуда ж они выскочили в Краков? Этот немец комендант давно мне сидел на шее: глуп, глуп, до господи упаси! Его Иван Иванович Веймарн избаловал переписками с ним на иностранных языках. Он с принятия полка шпаги из ножен не вынимал. Не хотел я ловить даваемые мне уведомления, что он спит в Кракове, а каков поп, таков и приход…

— Австрийцы все еще продолжают толковать да переговаривать, разве тут ваше прев<осходительство> что-нибудь… — Я писал уж к Александру Ильичу [2], что "я человек добрый, отпору дать не умею; боюсь соседей-иезуитов. Честный человек, со сретеньева дня не разувался… Хм! Что я у тебя, батюшка, за политик стал? Да пришли другого; черт ли сними сговорит…"

— Видите ли, в<аше> прев<осходительство>, что счастье есть на свете, есть и удача? Вы тут думаете, а там глупость портит, и удача является.

— Так от счастья ли она является? Нет! От глупости других. Счастье — ослиная голова в армии… Недорубленный лес опять вырастает: надобно дорубить… Ох! Политика, политика! В три марша смять бы дипломатику, критику, политику… Вот ты увидишь теперь, что я сделаю! У Фортуны голова стриженая, только на лбу длинный хохол… Умный человек, — прибавил Суворов, смеясь, — всегда за этот хохол умеет ухватиться… Только быстро, быстро… Неприятель думает, что ты за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь, налети… Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из-за лесов дремучих налети на него, как снег на голову грянь, стесни, опрокинь, бей, гони, не давай опомниться! Кто испуган, тот побежден вполовину; у страха глаза большие: один за десятерых покажется…

Лицо Суворова было оживлено, взоры его сверкали. Е изумлении стоял перед ним офицер и невольно воскликнул:

— Бог создал вас героем, генерал! С вами, с вами — и орлы наши тотчас защиплют польского петуха…

— Тс! тише! — отвечал Суворов. — Не выболтай меня! Ты русский: я перед тобой в рубашке, а перед другими в шубе, в тулупе, в халате, в мундире. Слушай: краковская эта свалка — вздор! Я понимаю, бабы, ксендзы испугали ворону, она куста боится. Тотчас три полка в поход; Браницкого к Кракову; людей на подводы, на лошадей; дать полный шаг, солдатский шаг… Драгуна спрячь; селение это окружи, чтобы никто не смел выйти; стрелять, кто ослушается, впускать всех, выпускать никого, чтобы муха не прожужжала, где я и куда я!

— Не нужно ли разведать, распорядиться…

— Ничего, ничего! Помнишь в Казимирже: иду один, бежит целый эскадрон и забежал в сарай — я запираю двери, кричу: пардон\ А это были лучшие уланы Сабы! Помнишь в Замостье…

— Помню, что Суворов непобедим!

— Ну, боже тебя благослови! — Суворов перекрестил офицера, подошел к маленькому шкафчику, вынул бутылочку, маленькую рюмку, налил, выпил и сел писать.

* * *