Крамола. Книга 1

И лишь Буй-Тур, забывшись в сече, метался по степи, рубил налево и направо, и полк его железный стоял стеной, упершись в землю. Но вот ковуи побежали и смяли строй, а в бреши с визгом устремились половцы. Буй-Тур вес ждал смерти, сражался в одиночку, но смерти ему не было, стрела не тронула, копье не взяло, не достала сабля. Да повенчал аркан, надев кольцо на выю. И павши наземь, он сумел стрелою заколоть кого-то.

Позор, По-зор!

Болела рана. Кровь стекала по шуйце отца и по деснице сына — повязаны рука к руке…

А витязей, захваченных в полон, опутали веревкой. Они стояли рядом, потупя очи, и боли не было мучительнее зреть сию нелепую дружину.

Он зрел. Зрел и боялся одного — лишь бы не ослепнуть! Лишь бы до конца вкусить позор, напившись из реки Каялы.

Он зрел поле брани. В степи, до черноты изглоданной копытами, политой русской кровью, лежали воины. Куда ни пал бы его взор — повсюду, руки распластав, к земле приникнув ухом, спала его дружина мертвым сном. Что слышали они? И души их, паря под небом, о чем просили?

Две девы на легких крыльях облетали поле. Кричала Карна голосом высоким, оплакивала мертвых, снимала боль, застывшую на ликах, и очи закрывала, крылами опахнув. А Желя с рогом в дланях над павшими летала и собирала кровь по капле. Переполненный, рог вспыхнул, загорелся, и, расплескивая огненную жалость, помчалась Желя в Русь.

Он зрел, как на печальном этом поле веселились половцы, собирая с мертвых дань. Ломая мертвым руки, они срывали кровавые кольчуги, а Игорю чудилось — с него сдирают кожу. Телеги заскрипели по степи, железные колеса колесовали павших — и это он позрел. Позрел, как копьями бьют раненых, как отрубают головы, друг перед другом похваляясь.

Позрел, как половчанин вытирает русскою рубахой сапоги, забрызганные русскою же кровью…

По-зор…

Не поделив добычи, средь мертвых тел схватились победители. Заскрежетали сабли по щитам, запели стрелы, и от крови возрадовалась дева по имени Обида. А половцы, втоптав ногами злато — причину свары, бились насмерть, как недавно бились с русичами. И князь, позрев на эту битву, вкушал не радость, а страданье! Заразная болезнь — крамола — разила все народы. Она, как оспа, ветром разносясь, охватывала земли и лики метила своею черной метой.

Едва лишь обобрали мертвых люди — на поле брани пала стая воронья. И вмиг земля зашевелилась от черного пера. И волки, пира ожидавшие по балкам и яругам, лавиною пошли со всех сторон. В тот день в степи незнаемой довольно было пищи всем. Всех прокормить могло бы поле брани. Но на пиру том не настало мира. На трупах дрались птицы, и звери меж собою лютовали.

Позор…

Седло кощеево — волшебное седло: все зримо из него, что раньше не видали очи, что ум не брал, к чему и сердце было слепо. Сын, притороченный к спине отца, прирос к нему, и, словно став единой плотью, они смотрели в две пары глаз.

Было что зреть. Было чем зреть…

И вдруг над полем промчался шорох, словно ветер-низовик: Кончак примчался, ходивший с ратью добивать дружину.

Смеялся он, сверкая золотым шеломом, куражился над пленными, со свитою шутил. Подъехал к Игорю, уставился, прищуря глаз раскосый. Затем позвал Чилбука, хозяина кощея-князя.

— Верни ему доспехи, — повелел Кончак. — И меч вверни. И содержи, как подобает князя содержать. Он друг мне старый.

— Я не приму свой меч из рук твоих, — промолвил Игорь.

— Послушай, князь! Неужто ты забыл, как мы единой ратью ходили к Киеву?

Горячий конь под Кончаком копытил землю.

— Я помню Чарторыя. И лодию, в коей мы плыли, помню.

— Что ж на меня пошел ты, князь? Я бы земель твоих не тронул.

— Ты враг не токмо мне, — князь Игорь вскинул очи. — Ты враг Руси!

— С каких же пор ты стал тревожиться за Русь? — Кончак дивился. — Иль сел на Киевский престол? Иль молодость взыграла? Чести и славы жаждал?

— Искал с тобой сраженья, — мрачно бросил Игорь.

Кончак, переклонившись через луку, засмеялся, смахнул слезу.

— Нашел?.. Седло кощеево нашел! А лучше б заключили мир. Если перед братией неловко со мной дружить, могли бы тайный сотворить союз, как с твоим стрыем Ярославом. Твоих земель бы я не тронул, а ты бы не мешал мне за добычею на Русь ходить.

— Уж лучше я кощеем буду, нежели союзником твоим!

Кончак развеселился, и свита засмеялась.

— А мы с тобою, князь, давно в союзе! Повязал нас Чарторый, как ныне с сыном ты повязан!.. Но хочешь — отпущу? Оружие верну, людей, какие есть? И провожу к Донцу?

— Нет, не приму я милости твоей.

Оставив свиту, Кончак приблизился вплотную и глянул, щуря глаз:

— Ты что замыслил, князь? Какую думу тешишь в голове? Неужто ныне на Руси князья взгордились так, что милость не приемлют?.. Признайся же, кощей! Иль я избавлю тебя от тайных дум. Вкупе с головой!

— Тебя сгубить замыслил! — признался князь. — Ты привел меня на брег Каялы, но сам в ней и истопнешь.

Кончак смеялся долго, и воины его смеялись, качаясь в седлах, ровно в зыбках. Веселье разлилось на поле бранном.