Крамола. Книга 2

— Не стрелять! — предупредил комендант и спустился с крыльца. — Казнить всегда успеем. Сначала судить надо, по революционным законам и заветам.

— Я разрешаю без суда, — позволил Пергаменщиков. — Я смерти не боюсь.

В эту секунду грохнул выстрел. Все всполошились, завертели головами и увидели Леньку-Ангела на крыше штаба. Ленька перезаряжал берданку. Не успел Мамухин слова сказать, как с крыши громыхнуло еще раз. Пуля взъерошила волосы на непокрытой голове Пергаменщикова и вспорола снег за его спиной.

— Ленька! Запорю, гаденыш! — крикнул комендант и погрозил кулаком. — Не смей!

Ленька-Ангел зарядил берданку и выстрелил. Пергаменщиков даже не вздрогнул.

— Батя! — заорал Ленька. — Погоди, батя! Я тебя счас освобожу! Всех освобожу!

Он пальнул еще раз, и под шумок, пользуясь неразберихой, ударил из винтовки рыжий посыльный — сын Анисима. Бил почти в упор, но пуля лишь резанула сугроб за левым плечом «студента».

— Стойте, сволочи! — заорал Мамухин. — Приказываю не стрелять!

Голос его потонул в сдвоенном треске выстрелов, пули кромсали снег. Тогда комендант сшиб с крыльца своего посыльного, вырвал у него винтовку и потащил Пергаменщикова в штаб. Ленька-Ангел взревел и, разогнавшись по крыше, развернул полы тулупа…

Мамухин выгнал из штаба писаря, — запер дверь на крючок.

— Видал гнев народный? — повернулся к Пергаменщикову.

— Да, товарищ Мамухин, — согласился тот. — Благородный гнев. Только знаменитый партизанский вождь Анисим Рыжов тоже находился, мягко говоря, в состоянии заблуждения.

— Кто? Анисим?! — взъярился Мамухин. — Да он был самым светлым и верным вождем! Он уже погиб за революцию, а мы еще нет!

— Я тоже такого же мнения, — поддержал Пергаменщиков. — Но и дорогой товарищ Рыжов не знал дальнейших планов революционной борьбы! Завоевал бы он Есаульск в упорной и кровопролитной войне, а потом куда? Что? Зачем?

Комендант промолчал, заерзал в кресле, взятом из купеческого дома. Пергаменщиков сделал паузу и робко переступил с ноги на ногу.

— Нельзя двигать революцию в полных потемках, — ласково сказал он. — Вот я и пришел, чтобы открыть вам незрячие глаза, развернуть перед вами, доблестный партизанский вождь, генеральную карту революционного похода.

Мамухин выглянул на улицу, подозвал посыльного и велел никого в штаб не впускать. Тот стал клянчить отобранную винтовку, выклянчил и, взяв на ремень, встал у дверей. Час стоял, другой, третий, и все больше овладевало им беспокойство: уж не прибил ли втихаря ненавистный Пергаменщиков геройского командира красного партизанского воинства? О чем можно так долго разговаривать, когда надо отомстить за отца и поставить «студента» к стенке?

Вокруг штаба ходил кругами Ленька-Ангел, прицеливался в зашторенные окна и скулил, словно побитый щенок:

— Потерпи, бать, освобожу-у…

Комендант Есаульска с комиссаром Пергаменщиковым просидели до глубокой ночи, затем Мамухин попросил еды, и они заперлись до утра. Никто не слышал, о чем они беседовали, однако на рассвете Мамухин вышел на крыльцо, обнимая комиссара за талию. Приказал построить войска и, когда партизанские роты замерли перед штабом, стал держать речь:

— Товарища комиссара Пергаменщикова уважать и слушаться, как меня. Как только победим проклятую интервенцию и колчаковщину, пойдем в поход на Индию!

Мужики-партизаны в строю зашушукались, запереглядывались, кто-то неторопливый спросил: далеко ли эта Индия? И тогда со всех сторон посыпалось:

— Далеко! За зиму-то не сходить.

— А за зиму не сходить, дак не пойдем.

— Весной-то сеять! Может, на лето сходим?

— И за лето не успеем!

— Пойдем на Индию! — резче повторил комендант. — А надо будет — так и через Балканы, и через Кордильеры! Мы понесем свет революции во все темные уголки планеты!

На том митинг окончился. Партизаны, подчиняясь дисциплине, приказ командира вслух не обсуждали, но каждый думал про себя и об Индии, и о революции, и о жене своей и ребятишках, и о земле-кормилице.

Новый комиссар не кричал, не лез в военные дела и боевые учения, а наблюдал за четкой организацией партизанской жизни, за строгой дисциплиной и нарадоваться не мог. Его изумляло все: строевые занятия, чистота оружия, пушки, четырнадцатилетние новички, владеющие штыковым боем. Дмитрий Мамухин видел восхищение комиссара и был доволен. Пергаменщиков сравнивал его со Спартаком, который тоже был вроде партизана и командовал восставшими рабами. И так, душа в душу, они прожили весь декабрь, а потом и несколько дней января, до того самого часа, когда не стало на свете комиссара.