Красавица Амга

— Конь хромает на одну ногу, потому и оставлен в прошлых наборах, — подойдя, объяснил другой, немолодой уже мужчина. — У этого человека большая семья. Кормится он только охотой, и без коня ему нельзя. Хворый. Пешком далеко идти, что-нибудь на себе нести — не в состоянии, лишиться коня — погибель…

— Ничего, что конь хромой, будет в обозе, — не глядя ни на кого, хмуро ответил Чемпосов. — А ты не заступайся! Не заговаривай зубы! Адвокат… Пошевеливайся. Лэкес!

Видя, что уводят его коня, мужичонка в зипуне тихо простонал: «О, горе!» — и, шагнув вдогонку за конём, опёрся рукой о дерево. Слёзы потекли по глубоким морщинам его исхудалых щёк.

— Птенчикам моим, знать, суждено с голоду умереть…

— Стой! Вернись!.. — внезапно обернувшись в сторону Лэкеса, закричал Чемпосов. — Поставь обратно!

— Коня? — не смея поверить, переспросил Лэкес.

Не ответив, Чемпосов пошёл к дому. Вид у него был подавленный. А Лэкес охотно повернул коня и привёл на старое место.

— Пусть Байанай тебя не обделит! — сказал он мужичонке и, подпрыгивая, помчался к сугулану.

Поехали назад не отобедав.

— Когда я привёл коня и привязал на старое место, хозяин уж был рад — не знаю, как сказать! — улыбаясь до ушей, Лэкес повернулся к спутникам.

Чемпосов только крякнул, кутаясь в воротник дохи. Довольно долго ехали молча. Кончился алас, дорога ушла в лес.

— Ты сегодня за кого агитировал: за Пепеляева или за красных? — хмуро спросил наконец Чемпосов.

— Было велено рассказать, как и почему я перешёл, вот и рассказал.

Чемпосов обернулся и глянул ему прямо в лицо:

— Хочешь сказаться дураком? Только, кажется, ты не так уж глуп. Не поймёшь, какая у тебя подкладка…

— Какая ещё подкладка?

Чемпосов опять ушёл в воротник дохи. Завечерело, лес становился всё сумрачней.

— Есть хочется. Давайте куда-нито завернём, — предложил Лэкес.

Ни слова в ответ.

У Томмота из головы не шёл испытующий взгляд Чемпосова. Эх, дал он сегодня маху: о некоторых вещах надо было промолчать, о съезде Советов, к примеру, не стоило рассказывать, вдруг этого чёрта угораздит доложить начальству? Хотя, в сущности, что за беда? Меня спросили, я и рассказал. Судя по всему, Чемпосов не двоедушен. У доносчика на лице всегда что-нибудь этакое… Даже в детстве ябеду все безошибочно определяли по лицу. И всё-таки нет уверенности, что не донесёт. Тем более приехали без добровольцев, без подвод и без коней — пустые… Но если он заметил, что я говорю не так, почему тотчас же не одёрнул? Донесёт, могут и к нему придраться…

— Во время того их съезда ты был в Якутске? — неожиданно обернулся Чемпосов.

— В Якутске…

— На заседаниях присутствовал?

— Не на всех.

— Народу много было?

— Ух как много! Со всех улусов…

— Ну и… как?

— Чего как?

— Ну, это… в общем… Ну, съезд-то…

— В общем? В общем-то было радостно, торжественно, приветствия там, поздравления… Автономия как-никак.

— Ликуют бедняки — это понятно. Но чему радуется интеллигенция?

— Как же! Тоже носятся с этой автономией… Говорят, широко распространится якутская письменность, разовьётся национальная культура, будет литературно-художественный журнал на якутском, откроется театр, свои писатели, артисты, музыканты… Да, ещё вот это: в школах обучать детей по-якутски…

— Похоже на сказку или на олонхо.

Больше за всю дорогу Чемпосов ни слова не произнёс. Спал он или бодрствовал — понять было трудно.

Глава двадцать пятая

— Голубушка, я пройдусь по знакомым, поспрашиваю, может, найду, где тебя пристроить. Ты встань да поешь, — упрашивала Ааныс.

Кыча приподнялась на кровати: дом был залит солнечным светом. Ночью она совсем не сомкнула глаз, задремала только под утро. Сколько дум она передумала за эту долгую ночь!

Выгнав непрошеных гостей, трое оставшихся долго ещё сидели. Вконец запьяневший Валерий рассказал отцу про побег. «Предатель», — думала она о Томмоте и ничего другого думать не могла. Не зря говорят, что скотина пестра сверху, а человек пёстр изнутри. Если бы о поступке Томмота Кыча услышала от других, не поверила бы ни за что. Но теперь ей деться некуда: видела воочию, слышала своими ушами…