Красавица Амга

— Революция не требует от нас расстреливать мать и отца, — сказал он. — Революция велит нам бороться с врагами революции. Но Томтосов хотя и загнул сдуру, а всё же прав — как хотите считайте. Наша республика в опасности. Сегодня недосмотреть на вершок — версту потерять. Пепеляев прёт на нас с востока, море ему по колено, небо ему по горло. Может быть, через день-другой все мы возьмём винтовки в руки и пойдём ему навстречу. И я, Чычахов, тоже спрашиваю: можно ли нам в такой момент сопли размазывать, а ведь слова твои, Чычахов, сопли. Нежности мы потом будем разводить, когда победим. А сейчас если нужно расстрелять врага, то нужно его расстрелять, пусть он даже отец твой. Вот так стоит вопрос, и в этом я с Томтосовым согласен. Не расстреляй врага сегодня, он завтра же расстреляет тебя — вот так, Чычахов. Они реки крови пролили и прольют ещё реки, а нам что же — молиться на них? Кыча — хорошая девушка, она и мне помогала, слаб я в русском языке. Спасибо ей. Но пусть поймёт и она, и ты, Чычахов, что нельзя её принимать в комсомол сегодня. Что скажут нам другие люди — родную дочь бая-тойона, разжиревшего на кровавом поте хамначчитов и бедняков, сестру белобандита мы примем сегодня в комсомол? Да ты, Чычахов, с ума сошёл, что ли? Никаких других мнений здесь быть не может, как только отклонить заявление Аргыловой. А с Чычахова за потерю классовой бдительности строго спросить!

Боднув головою воздух, Лопатин сел.

— Верно! — теперь уж не выкрикнул, как прежде, а раздумчиво произнёс кто-то из тех же, сидящих позади.

— Не в бровь, а в глаз!

— Нечего рассусоливать!

— Проголосуем!

— Товарищи, погодите… — ещё раз попытался сказать что-то Чычахов.

— Наслушались! Хватит!

— Голосовать!

— Прежде чем проголосовать, ребята… — всё ещё рвался отчаявшийся Томмот.

— Здесь ребят нет! Здесь комсомольцы!

— Адвокат байской дочери!

— Хватит! Сядь!

— Председатель, веди же собрание!

— Голосуем! Кто за то, чтобы принять Аргылову Кычу кандидатом в члены комсомола, поднимите руки.

Ни одна рука не поднялась. Даже Чычахов, как оглушённый, стоял истуканом.

— Никого, — сказал председатель.

— Есть, есть! — опомнился наконец Томмот и, вскинув вверх руку, рухнул, где сидел.

— Теперь поднимите руку те, кто против.

Краем глаза Чычахов увидел лес поднятых рук.

— Кто воздержался? Нет. Против голосовали все, за исключением одного. В заявлении Аргыловой отказано.

Кыча стояла там же, возле стола, и всё ещё глядела в пол, будто уснула стоя. Томмоту хотелось подойти к ней, сказать ей какие-то пока ещё не найденные обнадёживающие слова, поддержать, успокоить, облегчить её горе. Но он сидел за партой, спрятав голову, будто виновный. Оказывается, Кыча была права, когда говорила, что ей откажут. Зачем он настоял тогда, чтобы она подала заявление? Он думал так: в техникуме ни студенты, ни преподаватели не думали о ней плохо, всем она нравилась. Всем и всегда она была хорошим товарищем. Томмот рассчитывал, что её могут принять в комсомол, несмотря на её байское происхождение. Пусть бы потребовали отказаться от родителей, это было бы понятно. Но чтобы так грубо и резко отвергли — этого Томмот не ожидал.

Теперь — он чувствовал это — друзья от него отдалились. Они смотрели на него отчуждённо, как бы разочаровавшись в нём, между Томмотом и ними разверзлась пропасть. Он пытался понять, что за грех такой великий он совершил, в чём уж так неискупимо провинился, и не мог этого понять. Неужели и вправду он потерял бдительность, попав в плен к байской дочери? Нет, нет и нет! Всё существо его противилось этой несправедливости. Он понимал, как неизбывно жгуча была у всех этих ребят ненависть к богачам, чей гнёт и жестокость они до недавней поры испытывали на собственной шкуре. Но сам-то он, Томмот Чычахов, не из их разве числа? Разве он пришлый человек, который знает обо всёем этом лишь понаслышке? Неужели один только он так справедлив, умён, благороден, что способен сделать поправку, отступить от принципа ради утверждения того же принципа? Нет, Томмот Чычахов, ничем не оделил тебя бог таким, что возвышало бы тебя над другими, ты не лучше других. Может, считаешь, личные отношения дают тебе право…

— Аргылова, выйдите. На комсомольском собрании должны присутствовать только члены и кандидаты в комсомол…

Кыча вздрогнула, будто её полоснули лозой. Напрягшись, чтобы понять происшедшее, она медленно обвела класс круглыми недоумёнными глазами и наконец оторвала от пола негнущиеся тяжёлые ноги. Высоко вскинув подбородок с ямочкой и вытянувшись от напряжения, она пошла к двери, на ходу прихватив сумку со своей парты.

— Не ходит, а прямо плывёт, недаром князька дочь! — кольнул её напоследок кто-то.