Красавица и чудовище

Мама прочла черновики моих записей и возмутилась: «Что ты пишешь, я же пальцем до тебя не дотрагивалась». А на самом деле  — лупила. Она потом сама объясняла, что я из тех детей, не драть которых было невозможно. Я абсолютно ее не слушалась и вообще повадками напоминала мальчишку. Дома я покорно принимала любые наставления, кивала головой, но, как только за мной закрывалась дверь, сразу обо всем забывала. Часами, несмотря на строжайший запрет, сидела в трубах. Около нашего дома прятали под землю речку Таракановку, и залезать в приготовленные для этого трубы почему-то приносило огромное наслаждение. Потом, где-нибудь в последней трубе, слышишь, орут: «Танька, тебя мать ищет!» Выбираешься долгодолго, но в конце трубы тебя за шиворот моментально выволакивают. Мама старалась хотя бы через двор пройти спокойно, но, как правило, не выдерживала и, не доходя до нашего подъезда, начинала меня мутузить.

Вещами меня не баловали, но когда отец привозил что-то новое  — со мной сразу же случалась какая-нибудь неприятность. Отец купил мне в Праге ботинки  — так ребята бросили меня в стоявшее во дворе огромное металлическое корыто с остывающим варом. Я тут же к нему прилипла новыми ботинками. Довольно скоро все разбежались, потому что всяческие попытки меня вытащить были безуспешны. Полчаса я стояла в этой ванне, ноги по щиколотку в вар засосало. Ботиночки были красненькие на белом каучуке. Наконец мама увидела меня с балкона. Прибежала. Что делать — неизвестно, хоть снова огонь разжигай, чтобы вар расплавить. Протянула она мне палку и со страшными усилиями вытащила. Я ноги еле-еле после этой ванны передвигала.

Не везло с обновками. Только пальто светлое купили, выпустили на улицу  — прислонилась к столбу, он, конечно, крашеный. Эти несчастья преследовали меня очень долго. Когда я уже на свои, заработанные деньги сшила себе перовую шубку, мне шел тогда восемнадцатый год, и отправилась в ней кататься с горки, то вернулась домой в шубке без обеих рукавов  — так гуляли, что я их оторвала.

Родители мои со мной не скучали. Когда мы попали в сильную аварию  — пострадала только я, правда, через два дня мы уже ехали (я с перебинтованной головой) в Москву в той же машине.

Отец научил меня плавать самым простым и самым непедагогическим способом  — выбросил пятилетнюю из лодки.

Жили мы с Галей летом на даче у бабушки, маминой мамы, под Серпуховом, папа с мамой отдыхали на юге, как правило, без нас. Мама приезжала на дачу часто. Отец  — изредка. В один из таких приездов он посадил меня на свой велосипед, чтобы покатать, и у меня тут же нога попала в спицы.

Купила я машину, какое-то время водила ее сама. Мама, зная мое отношение к новым вещам, сразу же, как я только отъезжала от дома, начинала звонить повсюду. Не успевала я добраться до катка «Кристалл», как раздавался звонок Нины Григорьевны. Не успевала я доехать до какой-нибудь подруги, как она уже говорила с ней по телефону, обязательно в начале разговора подробно расспросив о жизни и здоровье всей семьи: детей, мужей, мам и бабушек  — мать знала всех,  — потом, как бы между прочим, интересовалась, приехала ли я и долго ли еще собираюсь там находиться. Видя ее переживания, я не выдержала и продала машину.

Можно подумать, что ее любимое занятие  — ремонт. На даче, когда отец уезжал, она постоянно делала ремонт, проводила воду, перестраивала дом. Под ее руководством капитально ремонтировалась сначала моя, потом наша с Володей квартира, квартира Гали. Все заняты, кому охота возиться с таким тяжелым делом, как ремонт. Одна Нина Григорьевна его не боится.

Она единственная в семье не ест после шести вечера. Из каждой поездки на юг мама обязательно привозила новую подругу, которая у нее оставалась подругой на всю жизнь. Весь пляж делал под ее руководством по утрам зарядку, женщины занимались с ней физкультурой. Желающих она учила плавать. Так она обычно проводила свой отпуск.

Мне исполнилось десять лет, когда у матери случился, инфаркт при двустороннем воспалении легких. Я еще мало что понимала в болезнях, ясно было одно: мама умирает, и неизвестно, смогут ли ее спасти. Отец ничего не знал, он уехал с командой в Канаду, маму с трудом выходили. Ей тогда исполнилось тридцать девять. Через десять лет она пережила еще одну полосу тяжелых болезней. Тем не менее довольно долго она выглядела чуть ли не моложе нас с сестрой  — во всяком случае, была легче, чем мы, на подъем. Ей ничего не стоило лет в семьдесят съездить из одного конца города в другой — поднялась и поехала. Широким шагом, всегда в ботинках на размер больше, она успевала за день накручивать столько километров, что я не раз советовала ей пользоваться спидометром для подсчета личных выдающихся результатов. На маминых плечах долгое время, помимо заботы об отце и бабушке, когда они были живы, лежала забота и о моем доме  — нас с мужем часто не бывало в Москве. Она заботилась и обо всех моих спортсменах. Те отвечали ей большой привязанностью и за глаза называли «наша мама».