Красавицы не умирают

Чуть больше двухсот лет назад как раз на этом самом месте стоял высокий постамент. Он был сколочен из досок и назывался эшафотом. В июльский день 1793 года здесь все было запружено до отказа.

«Проклятая!» — орали тысячи глоток. Лишь один че­ловек из всей негодующей толпы молчал. Он смотрел на девушку, которая стояла на эшафоте.

* * *

...Дилижанс из Канн вышел по расписанию, что странно для страны на втором году революции. Правда, здесь, на юге Франции, суровость нового режима была менее ощу­тима. Те, кто были не согласны с положением дел в Па­риже, стремились сюда, подальше от гильотины.

Но молодая женщина в коричневом дорожном костюме и с маленьким ридикюлем, пристроенном на коленях, стремилась как раз в Париж. Ей было незачем брать с собой больше: она ехала в революционную столицу для того, чтобы умереть.

...Мари Шарлотта Корде д'Армон была дочерью заху­далого нормандского дворянина. Родилась в 1768 году, воспитывалась в монастыре. Пишут, что революционным вольнодумством Шарлотта заразилась в родном доме от отца. Тому давно не нравились порядки дряхлой паразити­ческой монархии. В семейных разговорах он ругал кучку жиреющих аристократов, что намертво вцепились в ножки трона.

                                                            Шарлотта Корде

Шарлотта с сочувствием встретила час национального пробуждения. Даже революционные жестокости на первых порах не вызывали у нее протеста. Вот-вот, думала она, впрочем, как и многие французы, на смену нерассуждающим экстремистам придут люди гуманные, бескорыст­ные, не запятнанные кровью.

Розовый туман рассеялся быстро. Ликование смени­лось ужасом. Все были за Республику, не замечая, что новорожденная красавица захлебывается в крови. Вчераш­ние единомышленники волокли друг друга на гильотину. Обыкновенным гражданам тоже не полагалось стоять в стороне от всеобщей мясорубки. Последним толчком, под­толкнувшим Шарлотту к парижскому дилижансу, было заявление гражданина Марата, главы партии якобинцев, захвативших власть в Национальном собрании, о том, что для упрочения Республики надо уложить на гильотину ты­сячу, две, десять, двадцать («Сколько еще?» — «Чем больше, тем лучше!») французов.

...Перед уходом из родного дома Шарлотта остави­ла записку о том, что уезжает в Англию и просит простить ее.

Расчет Шарлотты был прост. Она проберется в Кон­вент, где заседает чудовище Марат, и поразит его карающей рукой Немезиды. Разъяренная толпа набросится на нее и прикончит, избавляя судей от лишнего разбира­тельства. Кто она? Как ее зовут? Мертвое тело не выдаст тайны. Могла ли Шарлотта подумать, что ее замысел по­требует большего мужества и выдержки, чем те, которые она предполагала в себе, отправляясь в Париж?

Прибыв в столицу, она сняла комнату в гостинице, не­много отдохнула и, наконец, отправилась узнать о бли­жайшем собрании в Конвенте. Ей сказали, что Марата там не будет. Он заперся в своей квартире на улице Кор­дельер, переживая очередное наступление болезней, тер­зающих его тело.

Это неожиданное препятствие не изменило планов Шарлотты. Просто усложнилась задача, и она, гуляя в со­седнем с гостиницей саду, ждала, когда ее ум, отточенный ненавистью, подскажет ей дальнейший ход.

Целый день прошел в ожидании новой идеи, а на сле­дующее утро, едва зевающие торговцы открыли ставни своих заведений, Шарлотта оказалась в скобяной лавке. Она выбрала нож с тонким лезвием и заостренным кон­цом. Такими хозяйки обычно орудуют в кухне, срезая пленку с мяса и печени. Пожелав покупательнице беречь свои пальчики, толстяк за прилавком сбросил в ящик мо­неты и заскучал в ожидании следующих посетителей.

* * *

«Единственная страсть, которая пожирала мою душу, была любовь к славе», — признавался Жан-Поль Марат. За этой жар-птицей он тщетно гонялся до сорока шести лет — возраст, когда пожинают урожай, а не засеивают поле тем, что попадется под руку.

Марат метался. Он расставлял силки для птицы-славы. Но она была хитрее его. Жан-Поль терял терпение. В пять лет он хотел стать школьным учителем, в пятнад­цать — профессором, в восемнадцать писателем и, по его словам, «гением-изобретателем» — в двадцать. С возрас­том люди обычно трезвее оценивают свои возможности.

Вот этого качества будущий трибун революции был лишен начисто.

В семнадцать лет Марат решил ехать в Сибирь, в То­больск, для астрономических наблюдений. Однако потом он передумал, и на месте запальчивого звездочета в Рос­сии оказался его родной брат Давид. В 1806 году тот принял русское подданство и был назначен профессором Царскосельского лицея. Здесь преподавал французскую литературу сорванцам по фамилии Пушкин, Пущин, Дель­виг, Кюхельбекер и их приятелям. Давида Ивановича Будри — так называли брата «пламенного революционе­ра» — лицеисты любили, почитая в нем «человека образо­ванного ума, благородного сердца, примерной кротости нрава и добродушия».

Разумеется, в нашем рассказе мы могли бы обойтись и без Давида Ивановича, однако трудно устоять перед воз­можностью лишний раз убедиться в справедливости ска­занного когда-то: «Бывают странные сближенья...»