– Вы хотели бы сделать со мной, – сказала она, – то бледное, холодное, бесцветное существо, каким была и есть почти вся ваша семья, космополитку, женщину, живущую ложью, но я никогда такой не буду. Чувствую в моих жилах иную кровь, в моей груди иное желание, никогда не переделаете меня в такую фарфоровую куклу, чтобы поставить в салоне, какими вы есть. Нет, сто раз нет! Делай, пан, что тебе подобает, но знай, что между мной и той роднёй, которую ты тут представляешь, никогда не будет ничего общего. По счастью, я не ношу вашего имени, найду бедную фамилию отца и к ней притулюсь. Как же я с вами могу прийти к согласию, мы существа разных миров, понятий, предрассудков, вы любите русских, я – Польшу. Вы всё даёте для спокойствия, я спокойствие и жизнь отдам в жертву родине.
Она ещё говорила, когда граф, бросившись к дверям, вылетел. Разгневанный, он прямо вбежал в комнату, в которой Альберт с адъютантом вёл разговор, и, едва поздоровавшись с ним, воскликнул:
– Мой граф! (адъютант был также графом российской империи, хотя сыном подрядчика). Я в самом ужасном положении, из которого ты один меня можешь спасти.
– Что же такое?
– Представь себе, моя родная племянница, красивая панна, имеющая несколько миллионов приданого, убегает от меня
Альберт даже отступил.
– Как это! Силой? Можете ли вы, граф, о том подумать? Какая же в этом будет моя роль, когда я, совсем иначе представляя себе оборот этого дела, был бы в некоторой степени доносчиком, вы красиво бы меня подставили.
– Оставь же меня в покое, – ответил Макс, – благодарю тебя сердечно, что меня предостерёг, но остальное – это уже моё дело.
– Прошу прощения, – сказал Альберт, – я также в этом заинтересован и не допущу по крайней мере насилия.
– Что за насилие, мы отвезём её в Варшаву, чтобы опомнилась.
Адъютант, которому было по вкусу брать под арест панну и потом о своей геройской находке рассказывать в русском ресурсе, прервал живо:
– Вы не можете позволить, чтобы эта панна летела на погибель среди черни, а, может, ещё худшую смерть.
– Я это никогда не позволю, – воскликнул Макс, ударяя кулаком о стол.
– Старайся её убедить, склонить, но силой? Силой хотеть вернуть её с дороги, это было бы жестоко! – сказал Альберт.
– Вовсе не так жестоко, чем то, что она хочет сделать, – воскликнул старый граф, – правда, пане адъютант?
Адъютант ревностно поддержал графа, Альберт, видя, что их не убедит, устрашённый, выбежал предупредить панну Ядвигу. Нашёл её в слезах, разгорячённую, но спешно собирающуюся в дальнейшую дорогу. Заметив его, Ядвига живо бросилась к нему, словно хотела искать защиты и опеки, но Альберт не дал ей говорить и сам сказал первый:
– Видишь, пани, человека в отчаянии, который пришёл признаться в великой вине и вместе с тобой стараться избежать грозящей опасности. Я первым дяде проболтался… выдал тебя. Разве я мог ожидать, чтобы этот человек смел даже подумать о каком-нибудь неподходящим шаге? На его требование я поехал с ним и он вплёл меня в самый отвратительный заговор…
– Что он думает? – прервала Ядвига.
– Случайно тут нашёлся адъютант великого князя, желающий тебя арестовать и силой вернуть в Варшаву.
– Не обвиняю тебя, хотя можешь быть причиной большого несчастья, ради Бога, возвращайся к ним, старайся увести от этого, а в наихудшем случае по крайней мере отсрочить, дай мне мгновение времени… убегу… пешком…
– Смилуйся, пани, – сказал он, – что ты делаешь?
– Делаю что должна, ни слова больше, иди, пан, задержи.
Послушный Альберт тут же выбежал; через дверь слышал этот разговор немного испуганный Млот, и в эту минуту вошёл в комнату.
– Что происходит? – спросил он, не в состоянии понять. – Хотят вас арестовать? Или мне послышалось?
– Да, беги вперёд, потому что тебе грозит очень большая опасность, я постараюсь справиться, уходи…
– Но кто же? Кто? Граф Альберт?
– Но нет, мой дядя и опекун, не спрашивай и убегай.
Млот, постояв минуту на пороге, подумав, скрылся. Ядвига стала спешно что-то шептать на ухо Эмме и поторапливать отъезд, осторожный Млот выскользнул в местечко. Коней запрягли уже во второй раз и дамы уже хотели садиться, когда снова подбежал запыхавшийся старый Макс, пошептавшись сперва с офицером. Он был так пронизан великой своей миссией, что забыл даже о лице, которое влажность и перемена температуры значительно в колорите испортили, стало как бы мраморным.
– Прекрасная кузина, – сказал он, вбегая в комнату, – ещё раз взываю к твоему разуму и сердцу и прошу меня выслушать. Это путешествие я не могу разрешить, я буду в отчаянии, но ты вынуждаешь меня к неприятной крайности.
Ядвига с презрением поглядела на него.