Красная ворона (СИ)

Брат не ответил. Он выглядел очень усталым. Он всегда уставал после своих чудес, я к этому привыкла, но в этот раз особенно. Рин раскинулся на траве навзничь и тяжело дышал, прикрыв веки. Не решаясь беспокоить расспросами, я тоже улеглась, наблюдая за облаками и покачивающимися над лицом травинками.

— Пошли!

Голос был бодрым, но каким-то ожесточенным.

Я послушно вскочила. Всю обратную дорогу мы молчали, и только когда показались первые избы, я осмелилась спросить:

— Мы ведь и завтра туда пойдем, правда? Я не буду бояться плавать: только к омуту подплывать не стану.

— Нет.

— Но почему?!

— Завтра приедут родители и заберут нас отсюда.

— Откуда ты знаешь?

Он промолчал.

— Ты не можешь этого знать, ты врешь! Врешь!.. Не буду с тобой разговаривать.

Брат лишь пожал плечами.

Всю оставшуюся часть пути я тихонько плакала, прощаясь с летом, с речкой, с чудесными существами. Что бы я там ни вопила, в глубине души знала: Рин прав. Он не может ошибиться.

Баба Таня, встретившая нас у калитки с грозно открытым ртом, готовая к громам и молниям по поводу пропущенного обеда, взглянув на мое зареванное лицо, осеклась.

— Родители телеграмму прислали. Завтра забирают назад.

Она устало махнула рукой и прошаркала тапочками в дом.

Еще горше стало вечером, когда брат велел отнести на чердак Филю. На все мои слезы и мольбы повторяя, что место дожки — здесь и в город его брать нельзя. Я упиралась, и меня потащили на чердак силком. Там неожиданно стало легче — когда все пушистики, вместе с Филей, окружили меня разноцветным облаком и тихонько зацокали, запели — без слов, но что-то грустное и красивое.

На следующий день приехал папа. Он переговорил с бабой Таней, вручил ей белый конвертик и велел нам укладывать вещи. Я собралась накануне, поэтому успела слетать к избушке на краю деревни. Задыхаясь от бега, извинилась перед домовушкой, что ничего не принесла ему в этот раз, и настоятельно велела перебираться в дом бабы Тани. Пусть она смотрит телевизор и не верит в него, ну и что? Зато она добрая, и кошке Дуне наливает столько молока, что Дуня вполне может поделиться.

Домовушка ничего не ответил, только поморгал слезящимися желтыми глазами и скрылся в своей щели. Даже не назвал «Машенькой»…

Прощаясь с бабой Таней, я разревелась, уткнувшись лицом в передник, а она гладила меня по голове, утешительно бормоча, что это не насовсем и мы еще приедем к ней следующим летом. Но я знала, отчего-то знала точно, что не приедем больше никогда.

Рин же лишь кивнул бабе Тане, буркнув что-то неразборчивое, и первым запрыгнул в машину.

Слезы не оставляли и в пути. Чтобы не слышать моего нытья, папа включил погромче «радио Шансон» и все дорогу с нахмуренной и важной физиономией глядел прямо перед собой. А брат казался ничуть не расстроенным и даже подпевал и подергивал ногой в такт веселым песенкам.

Моя комната за время отсутствия стала просторной и неуютной. Сил на слезы и истерики уже не было, поэтому, сидя в одиночестве на полу среди кубиков и игрушек, я тихонько подвывала, ощущая себя самым несчастным существом на свете.

— Ревешь?

Рин просунул в дверь голову. Это было неожиданно — никогда прежде он не заходил в мою девичью светелку.

— Знал бы ты, как мне дожек жалко!.. И домовушку.

— Глупая, — он вошел целиком. — Дожки там дома. Здесь им было бы плохо. Они бы болели и грустили. Их бы вместе с пылью в пылесос всосали!

— Мне тоже плохо без моего Фили. Я тоже буду болеть от горя.

— А знаешь, — брат присел рядом со мной на ковер и зажмурился, — дожки, конечно, могут жить лишь там, где природа, где рядом лес и вода. Всякая нечисть — тем более. Но есть существа не менее сказочные, но городские. Их зовут… — Он задумался на мгновение. — Их зовут госки.

Рин распахнул глаза. По радужкам разбегались зеленоватые волны, в которых прыгали светлячки. И я уже этого не боялась…

Игры с тенями

Мы дружили. Правда, в его понимании этого слова.

Рин был не по-детски самодостаточен и ни в ком не нуждался. Я же привязалась накрепко. Брат мог не разговаривать со мной неделями, и не потому, что мы были в ссоре: просто увлекшись чем-то своим, куда мне не было доступа. В такие времена я ходила снулая и потерянная. Знала, что трогать его нельзя — чревато большими неприятностями. Самой же занять себя было нечем. Точнее, все возможные занятия и развлечения казались пресными — в сравнении с тем, что мог придумать Рин.

Когда же брат одаривал меня вниманием, следовало беспрекословно ему подчиняться и соблюдать множество негласных правил. Главное было таким: «Я всегда прав, и даже если я говорю, что земля не круглая, а имеет форму чемодана, ты должна не возражать, а безоговорочно верить. Иначе — катись на все четыре стороны».