Красное и зеленое

Ночью на лесной дороге показалась легкая тележка, запряженная парой лошадей. Лошадьми правил старик.

Он держал вожжи в расслабленных руках и, опустив голову на грудь, мирно дремал.

Кони почуяли неладное еще издали; они подняли головы, навострили уши, прошли несколько шагов., потоптались на месте и остановились; тревожно фыркнув, оглянулись на хозяина. Он дремал. Тогда лошади свернули с дороги в обход опасного места. Тележку затрясло на пеньках, человек проснулся и что-то пробурчал по поводу глупых животных, которые не видят дороги. Вожжи натянулись, лошади снова ступили на дорогу и… встали.

Старик зачмокал, задергал вожжами, но лошади только танцевали на месте.

— Что такое?

Присмотревшись, он увидел на дороге лежавшего человека и проворно соскочил с двуколки.

— О, mein Gott! — воскликнул он. — Здесь мертвое тело. Бедное дитя! Совсем ребенок! Но она, кажется, жива… В таком случае, Фихтер, за дело!

Он бережно поднял девушку, уложил ее в тележку и, кое-как примостившись сбоку, задергал вожжами и помчался по лесу. Скорей домой!

Вырвавшись из леса, лошади понеслись по горным лугам мимо редких скал и кустов и через несколько минут остановились перед домом, над входом в который висела небольшая вывеска, извещающая, что здесь находится «Контора высокогорного заповедника доктора Фихтера».

— Эй, кто там, скорее ко мне! — громко закричал Фихтер.

Из дома вышла женщина, засуетилась, побежала вперед, открыла двери, помогла Фихтеру уложить девушку на кушетку и выбежала за водой и лекарством.

Через несколько минут Маша Бегичева пришла в себя.

— Она просто ослабла от голода, — шепотом сказала женщина. — Можно дать ей кофе?

— Да, да, Лиззи, теплого сладкого кофе. И, пожалуйста, никому ни слова. Я надеюсь, вы понимаете меня?

Лиззи чуть-чуть присела. Она, разумеется, прекрасно все понимает. Пусть доктор Фихтер не думает, что его старая служанка такая уж дура. Пора бы знать ее, второй десяток вместе — и такие наивные вопросы! Вот именно. Может быть, она даже больше доктора Фихтера разбирается в подобных делах.

Но Лиззи все это произнесла только про себя. Ни к чему начинать спор, тем более что перед ними лежит человек, нуждающийся в срочной помощи. И Лиззи стала действовать. Она мигом принесла кофе, подсела к девушке, приподняла ее голову и стала поить. Маша пила маленькими глотками, не открывая глаз.

— Кто бы вы ни были, спасибо, — прошептала она.

Лиззи опустила голову девушки и строго глянула на Фихтера.

— Вам лучше уйти, Фихтер, — сказала она и взглядом показала на девушку.

Он не понял своей служанки, потоптался и сказал:

— Но я хотел бы…

— После, после, герр Фихтер. Я займусь сейчас вой девушкой, переодену ее, уложу, а тогда уже вы можете задать ей свой миллион вопросов.

Когда Фихтер вошел снова в комнату, Маша лежала на постели переодетая, щеки ее жарко горели. Она тяжело дышала. Было ясно, что она не только голодна, но и больна. Ни о каком миллионе вопросов не могло быть речи. Фихтер понял это прежде, чем Лиззи успела в своей обычной манере отчитать его.

Он не сказал ни слова. Просто сел около девушки и стал смотреть на нее поверх очков. Лиззи, в свою очередь, смотрела на доктора Фихтера.

Он был совершенно лыс, этот старый человек. Его лоб, бритая голова и гладко выбритые щеки лоснились, освещенные электрической лампочкой. Прямой длинный нос угрожающе нависал над резко вычерченной линией рта. По-молодому живые глаза светились умом. В уголках подвижных губ таилась добрая усмешка. Узкие белые руки с длинными пальцами и синеватыми венами беспокойно шевелились. Видно, эти руки не привыкли лежать вот так, без дела.

— Что вы скажете, Лиззи? — спросил Фихтер и перевел взгляд на свою служанку.

— Бедная девочка, вот что я скажу. И больше ничего, если не считать моего тысячного по счету проклятия войне и тем, кто ее породил, и нашим неразумным вождям, которые подожгли всю Германию, и злым людям, по чьей вине страдают вот такие дети, на каком бы языке они ни говорили и какому бы богу ни поклонялись. А еще, доктор Фихтер, добавлю, что…

— Лиззи! — укоризненно перебил ее Фихтер. — Всего, что вы сказали, уже вполне достаточно, чтобы обоих нас засадить на очень долгий срок в ближайший лагерь. Пожалуйста, замолчите. Или, если уж вы не можете молчать, выскажитесь, кто, по-вашему, эта девушка и что нам с ней делать? Только, будьте добры, не повышайте голос. Она спит, а я, слава богу, неплохо слышу нормальную речь.

Лиззи пропустила мимо ушей этот выпад. Она смотрела на девушку задумчивым взглядом матери.

— Беглянка из лагеря — вот кто она. Может быть, полька или норвежка, русская, француженка. Не все ли равно. Убежала — и хорошо сделала, поверьте мне. Пусть себе отдыхает и поправляется. Вы думаете, я ее отдам? Да пусть меня лучше повесят, но я ее поставлю на ноги. И не смотрите на меня своими ужасными глазами, Фихтер, не раздражайте мою больную печень. Поправится и пусть себе идет, куда хочет, пусть все они идут по своим домам м ведь у каждой есть мать и жених… Иди вы что-то хотите сказать мне?