Красные фонари

В Амстердаме, словно бред,Я хотел все трое сутокНа восьмом десятке летПосмотреть на проституток.Наше знамя РеволюцииСтало цветом проституции.Словно алая заряОсветила все витрины,Как седьмого ноября,Вижу красные картины.Я совсем еще не старПо сравнению с Европой,На витринах весь товар,С голой грудью, с голой жопой.За витринами вдоль стен

Кто-то книжечку читает,Кто под лампой загорает,Здесь без ревности, измен,Будто женский манекенБез кривляний и гримасВ гости приглашает вас.Ей не важно, что вы «рашн»,Заплатите — она ваша.Между вами только рама,Как прекрасна эта дама.Здесь, за этой за витринойОна кажется невинной.Я иду, не глядя, прямо.Меня просят: «Посмотри»,Ну а я, как после срама, —Писька съежилась внутри.

— Здесь не бабы, здесь «станки»,Здесь завод, цеха, конвейер…А мы все-таки «совки»,Даже если мы евреи, —Я плетусь не чуя ногИ шепчу свой монолог.— Бляди, вы разделись зря,Вы мне все до «фонаря»,Синим пламенем гориМне все ваши фонари.Я б, как Жанночку д'Арк,Сжег бы этот зоопарк.Даже трахнуться глазамиНе хочу я в Амстердаме.Я иду с женой-актрисой,

Слышу звонкий ее голос.На головке моей лысойВстал… единственный мой волос.

2006

Муха

Муха бьется о стекло,Рядышком окно открыто,Или муху припекло,Или после менингита.Ловко делает онаАгрессивные движенья,Ей свобода не нужна, —Мухе надобно сраженье.Муха — лекарь, муха — врач,Муха делает лекарства,Муха ябеда, трепач,

Муха «лечит» государство.Муха борется со злом,Все печется о народе,Погибая за стекломНа жирнющем бутерброде.Родилась она давно,Еще в том двадцатом веке,Но любимое говноИщет в каждом человеке.

Михаил Козаков о Гафте

ГАФТ не рифмуется ни с чем

Актер об актере: дружеское объяснение в любви

Я припоминаю Школу-студию МХАТ в 1953 году. Вступительные экзамены абитуриентов. Я уж закончил первый курс. Мы, перешедшие на второй, болеем за вновь поступающих. Перед комиссией появляется длинный худой брюнет. Он заметно смущен и не уверен в себе. У него странная фамилия, такая же странная, как он сам, редчайшая, как он сам, каким станет. Читает. Принят. Я болел за этого парня и, кажется, первым сообщаю ему по секрету, что его возьмут. Взяли.

И вот Гафту, как и мне, за 70 лет…

…Грустно. Правда, как посмотреть. Мы с ним актеры-долгожители. Аксакалы. За 50 лет труда Валентин Иосифович настругал столько, что мало не покажется, — известно всей стране. Скажу сразу: я люблю Гафта, как мало кого в моем талантливом поколении. Я его люблю, а не просто ценю или уважаю. За что? И хотя любовь, как известно, необъяснимое чувство, все же попробую что-то объяснить, прояснить хотя бы для себя самого.

Скептик-иронист скажет: да что тут понимать? Они похожи и по типу, и по крови, и по отвратительным характерам. Любя Гафта и объясняясь в любви к нему, Козаков объясняется, в сущности, в любви к себе самому. Что ж, так и есть. Мы ведь любим своих отцов, своих детей, своих братьев. Что ж в этом плохого? Это естественно. Хуже, когда наоборот. Актерское братство — звучит красиво. А на деле? Не случайно день, когда братство собирается в начале сезона, именуют «иудиным днем». Такова уж наша профессия, во многом замешенная на конкурентности и тщеславии, на зависти и тщательно скрываемой фальши в отношениях между собой.