Красные и белые. На краю океана

— Ты сказал о наморднике на честное слово, Антон Нѵ что ^амордниГ ° береГает нас самих от себя > только 11 всего. А ты —

Развитие мысли за всю историю человечества в глазах цензоров выглядело как ересь,— усмехнулся Антон Сорокин —> Іолько такие поэты, как ты, не боятся цензуры. Чего бояться блеска там, где ничего не блещет.

В кабачке пошумливали опьяневшие прапорщики, взвизги-

вс а пых Д „ѵТп НаЧИНаЛИ затейливые споры чехи. На Р дощатой сцене вспыхнул огонь, появились и сели у костра четыре одетых в

отрепья человека. Это был знаменитый в Сибири ансамбль

лит°о Я попи и ЧеТЫРе баСЗ ГрЯІ,улІ,: « Б РОДяга к Байкалу подхо-Д Антпо Д г ЧТ0 ' Т0 поет>> — и кабачок словно продуло ветром.

Антон Сорокин не сводил взгляда с темных, как бы высечен-ных из мрака певцов. Каторжная песня была для него родной и нетленной и вызывала тоскливую любовь к Сибири.

Маслов, прикрыв веки, тоже слушал песню. Кабак словно наполнился светлым туманом, кедры и сосны, и вершины хреб-

Г; т п баИКаЛЬСКИ м ВОДЫ возникали из него, как из сна. Н а Р К а-кие-то мгновения Маслов унесся в будущее, неясное, как туман.

гп° тумана п Р 0СТ Упали только выразительные глаза У Антона Сорокина да его сухой, страдальческий рот.

доѵГ д^ѵ П га ЭТ Няг СТ п Ь я^ ЩИЙ ЯЗЫК С П Р И Р° Д0Й > но мы не понимаем друг друга. Нас разъединяет политика, отталкивают идеи грустно сказал Антон Сорокин.

Не хочу я сйорить, потому что ты все переводишь в плоскость политики. Меня же интересует одна литеІГура Она словно Тихии океан с его бесчисленными островами неоглядна’ Мои остров — лирическая поэзия. Р ’ не ? глядна -

— Тогда читай стихи.

Маслов отбросил со лба желтые волосы, в глазах сизых и узких, зажглось отражение свечи. ’

Мы носим воду в декапот Под дикой пулеметной травлей. Вы рассказали анекдот Об императоре, о Павле,

Не правда ль, странный разговор В лесу, под пулемётным лаем? Мы разошлись и не узнали — Живет ли каждый до сих пор,

Но нас одна и та же связь С минувшим непрестанно вяжет...

А кто о нашей смерти, князь,

С тоской грядущему расскажет?

От мира затворясь упрямо,

Как от чудовищной зимы,

Трагичный вызов Вальсингама,

Целуясь, повторяем мы.

Ведь завтра тот, кто был так молод,

Был всеми славлен и любим,

Штыком отточенным проколот,

Свой мозг оставит мостовым...

— Последние строчки .словно удар ножа. Ты, Маслов, все же поэт, и это роднит нас, хотя наши профессии исключают всякое духовное родство. Ты — официальный убийца в мундире, я — мирный счетовод. Но я говорю тебе — жизнь убить невозможно...

— Брось, Антон,— попросил, морщась, Маслов...— Я устал от пушечного грома и револьверного лая. Я хочу тишины. И еще тоскую по будничной мудрости жизни. — Подвижные брови Маслова напряглись, ноздри раздулись; он смотрел, не отрываясь, в иссушенное лицо Антона Сорокина, словно ждал от него неведомых истин.

— Поэты ищут краски и запахи, что придают жизни аромат и вкус. Поэтов всегда волнуют трепетные поиски истины. Любви! Счастья! Счастье заключено в поисках счастья, а ты толкуешь о какой-то будничной мудрости,— сказал Сорокин. — Вздор! Жить в одной созерцательной тишине невозможно. Как счетовод я живу бесшумно, как поэт готовлю новый скандал верховному правителю России. Бунтую против зла и несправедливости, а я ведь тоже люблю поэзию. И вот вместо лирических вечеров устраиваю скандалы политического характера, и каждая стерва может перегрызть мне горло. На днях обратился с воззванием закрыть сумасшедшие дома. Вся Сибирь сошла с ума, и нет нужды держать сумасшедших в заключении. А мания безумия совершенно небывалая — боязнь красного цвета. «Стоит пронести по улице красный флаг — моментально затрещат револьверы»,— писал я в своем воззвании.

— Зачем тебе это? — тоскливо спросил Маслов. — Ведь тебя действительно измордует первая шавка.

Маслов был свидетелем скандалов Антона Сорокина, дважды спасал его от полевого военного контроля. Маслов не понимал причин, толкавших застенчивого, скромного человека на скандалы. На опасные к тому же скандалы.

— У тебя отважное сердце, ты обладаешь острым умом. Для чего же тебе бессмысленные поступки, Антон?

— Сейчас лучше быть идиотом, чем мудрецом. Сегодня я спасаю большевиков от колчаковских жандармов, завтра спасу от красных тебя. Спасу лишь только потому, что ты поэт,— рассмеялся Антон Сорокин. — Я мягкий, я эластичный? Врешь ты все, Маслов! В моих жилах течет жаркая крювь авантюриста...

10 *

Звон гитар, разухабистый хор заглушили слова Антона Со-рокина: *

, . Наши наших в морду бьют, -Чехи сахар продают...

С разными вариациями хор исполнил такие же частушки про французов, англичан, американцев. Маслов морщился, словно от зубной боли, слух его оскорбляла балаганная грубость частушек.

Рядом с ними спорили полупьяные прапорщик и капитан. Сперва спорили приглушенно, боязливо, наконец прапорщик распалился:

— Адмирал — правитель, который есть, но которого не существует. Он виновник всех наших несчастий, а я еще должен улыбаться? Что за проклятие повисло над нами! С красными деремся мы, поручики и прапорщики, мы побеждаем, нас предают...