Красные и белые. На краю океана

Раненые отчаянно ругались, ржали лошади, путаясь в поспевающем хлебе. Для Игнатия Парфеновича опять все стало противоестественным, отвратительным, даже эта белесая июльская ночь, — захотелось непроглядной тьмы, чтобы укрыться от настигающих шашек.

Лошадь споткнулась. Игнатий Парфенович перелетел через голову, но тут же вскочил и побежал, ныряя в рожь, как в омут. Увидел над собой занесенную шашку, искаженное злобой лицо колчаковца. Прикрыл руками голову, всем телом чувствуя слабо звенящую сталь клинка.

Удара не последовало. Чей-то выстрел вышиб всадника нз седла.

— Прыгайна мою лошадь! — раздался над ухом голос кривоногого кавалериста. — Быстрей, мать тебя перемать!..

Игнатий Парфеиович мгновенно оказался в седле’; кавалерист рукояткой нагана ударил по лошади, она поскакала в ночь.

На кавалериста сразу насели трое. Игнатий Парфеновпч оглянулся, последним косящим взглядом увидел казаков, вскидывающих шашки над поверженным.

Боже, боже, срубили человека, как дерево! — запричитал Игнатий Парфенович. — А я даже имени его не знаю, господи!

Екатеринбург горел.

Пожары вздымались во всех концах города, огненная буря свирепствовала на вокзале. Белые обливали нефтью вагоны с товарами и продуктами, языки пламени метались над вокзалом, над мельницей, трескавшееся зерно шумело проливным дождем. На берегах скручивались в черные трубки листья, жирный пепел заметал привокзальную площадь и дома, воняло паленой шерстью, мазутом, керосином, конопляным маслом.

Мародеры граонли склады, жажда поживы оказывалась сильнее пуль, спекулянты выхватывали из рук мародеров всякое добро. По ночным улицам бежали толпы, мостовые грохотали экипажами: начиналась паника — самое страшное, что может быть в осажденном городе.

По^ переулкам шла ружейная перестрелка, из распахнутых дверей выскальзывали тени: богачи спешили покинуть город раньше, чем в нем появятся красные.

Конные казаки останавливали беглецов нагайками, били шашками, топтали лошадьми. Но, как всегда, невозможно было остановить обезумевших людей, спасавших свою жизнь и еще не знавших, что хуже — бежать или оставаться.

На восточной окраине творилось уже совсем немыслимое. Регулярные колчаковские части перемешались здесь с беженцами, коляски, пролетки мешали полевым орудиям. Паника передавалась из батальона в батальон. Оборона города разваливалась, словно худая плотина в паводок.

В третьем часу ночи азинцы прорвались на центральную улицу. У здания телеграфа начальника дивизии встретил комиссар Пылаев.

— Екатеринбург наш! —крикнул ему Азин хриплым, счастливым голосом.

Над телеграфным аппаратом заколдовал телеграфист, вызывая штаб Второй армии.

- Красноуфимск, Красноуфимск, Красноуфимск! — выстукивал он.

Азин извлек из кармана листок:

— Прочти, комиссар.

- Приказ об освобождении Екатеринбурга и назначении меня комендантом помечен вчерашним днем. Почему ты всегда спешишь? Не люблю я подобного фанфаронства! — рассердился Пылаев.

— Я обещал командарму взять город четырнадцатого июля.

Но не сдержал обещания: сейчас утро пятнадцатого...

Застучал телеграфный аппарат.

— У аппарата командарм Шорин,—сообщил телеграфист.

«Кланяюсь доблестным орлам,— прочитал Азин. — Отличившихся представить к награде...»

— Отличившихся нет. Все бойцы, все командиры и комис-сары дрались героически,— сказал Азин, вспомнив, как докладывал главкому о героях сам Шорин.

— Нет героев, но все герои. А где твой орден? — спросил Пылаев.

Азин схватился за грудь — на гимнастерке чернела дырка.

Орден сорвала пуля? — Пылаев ощупал гимнастерку, увидел кровавую полоску на груди Азина. — Рваный след пѵли дороже самой боевой награды. Ты можешь гордиться, Азин...

В полдень Пылаев с удовольствием читал дивизионную газету, не узнавая слов, написанных его же рукой:

«Столица Урала в наших руках!

Знамя революции будет развеваться над всем Уралом!

Красные волны перекатываются с Урала в Сибирь!»

6

Поезд верховного правителя со всеми его вагонами-салонами, ресторанами, радиостанцией, канцелярией, пулеметами на вагонных площадках шел на Челябинск.

Вместе с адмиралом Колчаком ехали адъютанты, военные советники, штабисты, стенографистки, машинистки, повара, охранники десятки тех безликих личностей, которым предназначается одна роль: оттенять значительность деятельности людей исключительных,—- ведь пробравшиеся к вершинам власти всегда мнят себя сверхчеловеками.

Все последние дни Колчака были заполнены военными парадами, смотрами, тостами, ревом встречающих и провожающих его толп — всей этой пышной, но утомительной мишурой военной власти.

Колчак был утомлен и спал, в салоне сидели только военный министр Будберг да адъютант—ротмистр Долгушин. Они курили, поглядывали на пролетавшие перелески, вполголоса разговаривали.

Будберг, трезво смотревший на события, анализировал их с четкостью опытного стратега, но пессимизм давно разъедал его ум. Барон терял свои надежды, как осеннее дерево листья.

— Монархистам надо пересидеть, переждать безумные времена. Когда все партии, все революционеры утопят друг друга в крови и грязи, вернется наше время,—говорил барон.