Красные и белые. На краю океана

Феона хлопотала на кухне, и Андрей наслаждался, наблюдая ее тонкую фигурку, летящие движения, добрую и такую чарующую улыбку. На каждой вещи в комнате, от цветов на подоконниках до безделушек на туалетном столике, был отблеск ее Личности. На стене висел портрет матери Феоны, у нее, как и у дочери, был тоже стремительный облик.

После завтрака Андрей и Феона присели на тахту.

— Почитай мне стихи,— попросила Феона.

Вместо ответа он стал целовать ее в губы, щеки, шею; Феона, забыв о стихах, отвечала на поцелуи.

Тогда он решился на большее, но Феона оказала неожиданное сопротивление. Она сопротивлялась упорно, молчаливо.

— Не надо, умоляю,— услышал он шепот, устыдился своего поступка и почувствовал страх за ее беззащитную доверчивость. Он выпустил ее из объятий и снова увидел портрет. Мать Феоны смотрела на него строго, презрительно, осуждающе.

Андрей выбежал на кухню, прижался разгоряченным лбом к окну, ничего не слыша, кроме стучащего сердца. Феона подошла сзади, положила ладонь на его плечо.

— Я тебя люблю, и ты не сердись. Все будет по-настоящему, когда я стану твоей женой. А для этого надо...

— Приобрести для -любви позолоченную раму?—не дослушав, спросил Андрей.

— Надо, чтобы согласился отец.

— Я выпрошу у него согласие.

— Он сказал, мне еще рано замуж.

— Тогда я вырву согласие Силой!..

— Ты не оскорбишь отца...

— Так что же делать?

— Не знаю. Ждать. Набраться терпения и ждать.

— Я живу в сплошном чаду тревоги, счастья, страха да тяжких предчувствий, а ты говоришь — жди!

Они вернулись в комнату. Андрей спросил:

— Как получить согласие отца?

— Продай свой участок кому угодно. Отец не хочет, чтобы ты был золотопромышленником, в годы войны красных и белых золото опасно...

Это говоришь ты или твой отец? Не понимаю. Объяснись...

Где золото, там и кровь, и лишние страдания, и ненужные страхи. Ты приехал к нам на поиски дикого счастья и не хочешь знать простых истин. Золотое счастье Ивана Елагина или Никифора Тюмтюмова оборачивается бедой для многих старателей. Почему люди должны страдать ради их золотого счастья?

— Мне без тебя нет жизни. Завтра уйду в тайгу и продам свой участок. Феона, Феона! — повторил он, чтобы доставить себе радость от ее звучного имени.

Перед уходом в тайгу Донауров пригласил Щербинина в трактир. Они пили спирт, болтали о всяких пустяках, потому что все важное было обсказано. Андрей отхлебывал из стакана и сердито следил за толстыми пальцами трактирщицы, небрежно ссыпающими в жестяной ящик наперстки золотого песка., горка которого была так же небрежно высыпана старателем на прилавок.

ц Спирта навею шатию! — приказал старатель, обводя рукой завсегдатаев трактира.

Посетители ожили, зашумели, одобрительный гул наполнил трактир.

— С фартом вас, Матвей Максимыч!

— За счастье-удачу, Максимыч!

— Паук, лешак этакой! Все пропьешь, и опять зубы на полку...

Иди прочь, не оглядывайся. Не ворованное, чай, пропиваю!— огрызнулся Матвей Максимович. Он действительно походил на паука кривыми ногами и как бы • вывернутыми в локтях руками. Глубоко запавшие глазки, хищный нос усиливали сходство.

— Что за птица? — спросил Донауров.

— Зряшная личность, но фасон давит,— пояснил Щербинин.—А на золото у него звериный нюх. Елагин и Тюмтюмов на его открытиях разбогатели.

— С таким бы знатоком золото поискать.

— Не советую. Пропьет при нужде и себя и тебя.

Здорово, черт плешивый! — крикнул старатель Щерби*

нину.

.— Здравствуй, Матвей! Все гуляешь?

— Уже неделю, без отдыха, все спустил, что за Кухтуем 'добыл, остался один самородочен. — Паук вытащил из кармана золотого крошечного человечка.

Природа — великая выдумщица — создала своего Мефистофеля.

— Сколько он весит?

— Почитай, полфунта потянет. За бутылку спирта отдам, уж лучше пропить, чем снова Дуньке на пуп швырнуть.

— Что за Дунька?'—спросил Щербинин.

— Приходи на прииск, увидишь. Сначала Дунькин пуп, а потом и Дуньку. Только теперь к ней не подступись, гуляет с Ванькой Елагиным, а нашего брата в упор не видит. С теми только водится, кто ейный пуп золотым песочком обсыпает...

— Ив самом деле обсыпают? — опять спросил Щербинин.

— В очередь стоят, едиоты! Дунька на нашем золоте разжирела, а мы штаны пустыми поясами подтягиваем. Девки, ко-нешно, отрава, но и золотишко — яд сладкий,— с ухмылкой добавил Паук. — Набредешь на какой-нибудь ручеишко, промоешь пару лотков — и от золотого блеска башка кругом, а взвесишь добычу на ладошке — ноги сами в пляс.

Донауров налил Пауку, тот выпил и продолжал, сладострастно причмокивая толстыми губами: