Красные облака. Шапка, закинутая в небо

С тех пор пожарник больше не приходил к ним, но мать запомнила его предостережение. Опасаясь возможного пожара, она понемногу расчищала чердак, но отобранные ею книги и тетради, прежде чем миновать крутую круглую лестницу, прежде чем очутиться в дворовом сорном ящике, должны были пройти таможенный досмотр у Джабы, и, как правило, Джаба оставлял дома едва ли не половину. Нино считала большой удачей, если ей удавалось вынести связку книг, ускользнув от бдительного ока Джабы.

Сегодня все шло обычным чередом. Нино наполнила книгами большой фанерный ящик, осторожно прошла мимо сына и не без легкого волнения стала спускаться по лестнице.

— Мама! Куда ты несешь этот ящик, мама?! — Джаба швырнул полотенце на перила и пустился за Нино вприпрыжку, так что железная спиральная лестница вся затряслась.

— Вместо того чтобы помочь, ты еще со мной споришь! — опередила Нино его упрек.

— Отчего же не помочь, помогу. Но я ведь просил тебя, мама, не выбрасывать книг, не показав мне! — Джаба ухватился обеими руками за ящик, — Ну и набила!

Он спустился по лестнице, прошел по тускло освещенному электричеством широкому коридору и повернул налево. Чтобы дойти до мусорного ящика, надо было пересечь весь двор. Джаба двигался быстрыми, короткими шагами, то и дело поглядывая в сторону улицы — он был гол выше пояса и боялся, как бы его не увидели с проходящего трамвая. Наконец он опрокинул фанерный ящик и высыпал книги на землю.

Ни одной книги, ни даже клочка бумаги он не смог выбросить! Фанерный ящик наполнился снова — Джабе показалось даже, что книг стало больше, он с трудом запихал их обратно.

Когда Джаба вернулся в комнату с полным ящиком, Нино не смогла удержаться и расхохоталась. Она расплескала поднесенный ко рту чай и едва сумела поставить стакан на блюдце; она просто задыхалась от смеха. Джаба тоже смеялся, хоть и немного деланно. Он с любовью смотрел на мать, веселому, заразительному смеху которой, казалось, вторила вся комната. Звенели стаканы и тарелки на столе, ржали шкафы, гоготала тахта, гудело пианино, стены деликатно улыбались.

«Услышишь, как она хохочет, скажешь — семнадцатилетняя девушка, — подумал Джаба. — Ах, если бы я мог всегда только смешить маму».

Джаба отнес ящик обратно на чердак. Вдруг он заметил большую книгу в синей картонной обложке. Почему-то до сих пор он не обратил на нее внимания. Джаба взял книгу в руки и прочел на переплете:

«Тбилисская 206-я средняя школа. Класс 10-б. 1942/43 учебный год».

«Классный журнал! Откуда он взялся здесь, на нашем чердаке?»

Джаба перелистал пожелтелые, пересохшие страницы, обведенные по краю черной каемкой въевшейся пыли.

«Абашидзе Нана.

Болквадзе Тариэл.

Бендукидзе Гайоз.

Гветадзе Тамаз.

Горделадзе Мзия…» — пробежал он глазами список учащихся.

Поперек страниц, вверху, были выписаны вертикальными строчками названия предметов, под каждым из них — дата и урок на тот день:

«9 сентября.

Военное дело — сборка и разборка винтовки.

Химия — люизит…

Русский язык — «Стихи о советском паспорте».

История — Отечественная война 1812 года».

«Сорок второй год… мне тогда минуло десять лет. Папа уже был на фронте».

Джаба перелистал журнал: на одной странице ему попалась запись:

«Ввиду отсутствия света контрольная письменная работа не состоялась».

Почерк красивый, твердый, буквы четкие. Запись была сделана, вероятно, преподавателем грузинского языка. Джаба прекрасно помнил те годы — затемнение, гул самолетов, кружащих над, Тбилиси, лучи прожекторов, перекрещивающиеся в небе… Вот еще запись:

«Химия — ввиду отсутствия освещения урок не состоялся».

«Должно быть, этот 10-б занимался в третью смену. Ну да, ведь во многих школах тогда были размещены госпитали!»

Внезапно Джаба почувствовал острый голод. Он бросил взгляд на стол. И не будь стол в эту минуту накрыт для чаепития, долго еще мучил бы Джабу этот голод-воспоминание.

…На большой перемене детям раздавали по два куска черного хлеба — тонких, почти прозрачных. Дети даже придумали такую игру: подносили к глазам эти куски хлеба, точно цветные стекла, и смотрели сквозь них на солнце. Смеху было! Джаба удивлялся тому, что учитель арифметики, самый строгий из всех наказывал детей за эту шалость больше, чем за незна ние урока. Он становился бледным как мел, голос не повиновался ему, и он рукой показывал провинившемуся ученику, чтобы тот вышел из класса. Прошел месяц-другой, и дети в самом деле оставили эту «игру». Впрочем, они уже не успевали донести кусочек хлеба до глаз…