Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Краем глаза не выпускаю из виду свой погон. В полоске алого сукна моя принадлежность к тому, что есть и будет испытанием мужественности. В каждом шаге чудится светлая справедливость сильных. Поджимаюсь мышцами. Упруг, быстр и ловок.

Раздвигаем на сходнях толпу. Похрустывает, шелестит подсолнечная шелуха. Кисло отдаёт тряпьем.

— Откуда таковские? — сипит снизу безногий.

Он сер от грязи и лохмотьев. Бывший солдат.

— Волгари, браток. Поди, шабры с тобой, — вдруг с каким-то оканьем в басок отвечает Шубин.

— Ей-ей, гусары!

И бабий голос:

— Подержаться бы… До войны только такие водились.

— А подержись, не откажу…

— Тот, сзади, чисто цветок…

— Почём молочишко? — Шубин поглаживает бидон за плечами рослой грудастой женщины.

— Эта тебя отоварит, браток…

— А мальчик… фасонистый … Ты целованный али нет?..

— Губы у него, глянь, Тось: ровно накрашенные…

— Я б его в баньке сама вымыла, до самых стопочек… Сколько тебе лет, парень?..

— А что, наша Настя обоим подмахнёт. Чай, тоже безмужняя. Война на себе наших мужиков женила. Косточек не собрать. Где они, наши милые?..

— Да ладно тебе ныть! Опять завела. Ушла война, ушла, забудь…

Выдираемся из толпы. Шубин кивает назад:

— Та, с бидонами, высокого градуса! В теле. Такая коли все обороты включит…

У гвардии старшего сержанта тяжёлая, припадающая походка. «По сорок вёрст марша со станиной “максима” на горбу, — не раз объяснял он. — До мяса стирал ноги. С тех пор и не хочу, а валюсь с ноги на ногу».

Половодье: тот берег едва очерчен круглыми башенками нефтехранилищ. Почему я смотрю на влажный песок под ногами, потом на железнодорожный мост, на тот берег? Всю жизнь вот так: я вроде чучела рядом с женщиной, ровно связывает она меня, да так туго…

Стараюсь держаться поразвязнее. Расстёгиваю пуговицы стоячего воротничка. Голос Тамары тихий, несмелый, словно извиняется. Она отсчитывает деньги.

— А вы беспокоились! — выпаливаю я. — Есть билет.

— Как благодарить! — Тамара суетливо поднимает с песка узел, сумку. Она тоже в кирзовых, солдатских сапогах. Шубин перехватывает вещи:

— Пособим, Тома.

— Вы такие добрые!

— Для кого как, Тома. Для тебя — всегда.

— Да что ж сторонитесь? — обращается она ко мне. — Глаза красные? Я не трахомная, не бойтесь! У нас в селе есть трахомные, а я чистая. Вас как зовут?

— Иван Шубин.

— Пётр Шмелёв.

И тут я замечаю патруль. Околыш фуражки у офицера — черный.

— Иван, шухер! — шепчу я. — Патруль! Танкисты!

— Ты погодь, — гвардии старший сержант всовывает билет Тамаре в карманчик жакета на груди.

По-моему слишком глубоко и долго тонут его пальцы в карманчике.

— А ну, Петя, ноги в руки! Мы сейчас, Тома!

Я на всякий случай застегиваю воротник и надеваю шинель.

У гвардии старшего сержанта малиновый кант пехотинца, а эти, в патруле, танкисты — и мы добросовестно буравим толпу.

— Чёрт их принес! Гуляй с девкой в роще, а помни о тещё. — Шубин тоже на ходу надевает шинель, перепоясывается.

Мы затёсываемся в толпу у сходен. Заметут в комендатуру! Придраться всегда можно. Прав тот, у кого больше прав… Вива, мой старший сержант! Вовремя отступить — это уже зрелость командира! Теперь этот «бронетанковый клин» нам не опасен. Мы уже одеты по уставному, факт. У гвардии старшего сержанта отпускное предписание по форме, у меня — алюминиевый отпускной жетон с моим личным знаком «86», тоже факт, но в гарнизоне неугасимая вражда между пехотинцами и танкистами. На танцевальных площадках, в парках и летних кинотеатрах в дни увольнений — настоящие рукопашные. Нас, «кадетов», обычно не трогают.

— Аккуратная, укладистая, — мечтательно шепчет Шубин. — А с лица не воду пить.

— О ком ты?

— Да Томка. Вон она, слезиночка!

— Ты что же, вроде покупаешь её?

— Сама адресок спросила. Через месяц ей назад в техникум.

— И ты с ней? Ты?!..

— Ишь, пирожки с казённой начинкой. — Иван переключает внимание на патруль. — Глянь, тот с краю: злая рожа. Замели бы нас. Как пить дать, замели. Придрались бы…

Танкисты с красными патрульными повязками на руках бредут к летним купальням.

— Веришь, — говорит Шубин, — не выношу караульную службу. Своего же брата ловить? С какой стороны не подойди, а не пригоден я к этому.

— Что она, гулящая? — допытываюсь я и чувствую, как падает мой голос.

— Дурень ты, хоть и вымахал под два метра. Глянь: горько, пусто — много ли радостей? По шею в крови стояли. А годы-то, Петя! Как сдвинула война годы! Всем миром шагнули коли не в старость, но уж из молодых лет точно.

Над обрывом, затёкшим помоями, начинает жиденько выбивать такты оркестр. Это в ресторане “Триумф”. После училищного — слышать тошно. За нашим музыкальным взводом слава образцового во всём Приволжском военном округе. Как здорово он в обед сыграл марш лейб-гвардии Измайловского полка, «Пажеский» марш и звонкий марш «Гренадер»!

По традиции в праздничные дни мы обедаем под музыку. Оркестр устраивается в посудной, возле кухни. У каждой роты — своя столовая, и ещё в этот день каждому полагается пирожное. «Праздничная разблюдовка», — острят ребята.

* * *