Красный фронт

Ряды за рядами вдали колыхалисьИ, серой волною плывя по снегам,То медленно, густо и плотно сливались,То мелкою дробью в полях рассыпались,Темнея по белым холмам.И вот они близко… Совсем уж подходят,Прямыми рядами, как нити, ползут,Как будто чего-то они не находят,Как будто в той песне, что глухо заводят,

Они про тоску и неволю поют.И грустно мне стало от песен забытых,Повеяло на душу силой родной.Я видел их гнойных, больных, перебитых,Мне чудился стон из могил незарытых,Мне чудилась гостья с косой.И не было мощи в усталом их пенье,И не было страсти в померкших глазах.Они в своем долгом, беззвучном томленьи

Развеяли силы в могучем терпеньиИ жар утишили в сердцах.И шли они бодро, и песня лихаяМогучим призывом из сердца рвалась,Но чудилось мне, что та песня больная,Что в сердце ее, – и борясь, и рыдая, —Унылая дума вплелась.Когда же умолкли и тихо, без звука,Они колыхались, волна за волной.

Мне сделалось жутко. И злая разлука,И встречи последней прощальная мукаБлеснула за серой спиной.И радости мощной, подъема живогоНе вызвали в сердце родные полки…От серой волны и от клича больногоМне в душу, как будто со дна гробового,Пахнуло удушьем тоски.

1 февраля

Бегли-Ахмет

Где-то далеко-далеко на Кавказе, в маленьком селении Бегли-Ахмет, стоим и скучаем по работе. Ночь. Тихая кавказская ночь. Темно-синее небо слилось с горами, налегло на белую ризу снегов и пропало вдали темной дымкой. Пусто кругом, скучно. Только собаки воют где-то вдали и усиливают тоску. А потосковать так хочется. Вспоминается семья, вспоминаются дорогие знакомые лица. И сердце все щемит больней и больней. Прошел воинский санитарный поезд из Сарыкамыша. Завтра и мы едем туда.

– Дядюшка, чего ты?

– Ничего, хожу, родимый. Скоро доедем.

– Куда?

– Воевать едем, на позиции.

И сделалось скучно, тоскливо вдвойне от этих простых, привычных слов, сказанных как-то уныло солдатиком в эту светлую, тихую ночь, где-то далеко-далеко в забытом людьми и богом местишке. Верно, вот и он ходит здесь один около вагонов ночью да вспоминает. Дома-то ребятишки. Хорошо там, тепло. Да и ночь-то выдалась такая светлая, тихая. Думы так и плывут одна за другой. Где-то там, еще дальше, позиции. Там холодно, там морозы. Выкопали себе ямки, обернулись в обледенелые шинели и лежат. Спят. Тихо кругом. Только часовые прохаживают, словно ночные привидения. Жутко там, в горах. С первым лучом зашумят, загрохочут чудовища… Закрутятся, завизжат тучи пуль, зарявкает и заухает пушка, задребезжит и быстро-быстро зачирикает пулемет. И польется снова кровь. Снова стоны. Вон я вижу, как облокотился солдатик в снегу и устремил свой прощальный, тревожный взор к небесам. А в небесах так хорошо. Солнце поднимается, серебрятся вершины, горит, горит снег. Утоптали равнину, залили кровью, забыли товарищей и бросились вперед. «Ура!» – грозно прокатился по горам призывный клич, и серые массы бросились куда-то вперед. А там уже испуганные крики, суматоха. Бегут, кричат, бросают все до пути, и все бегут, бегут. А вдогонку им сыплются градом губительные снаряды, и один за другим падают уставшие. Кончился бой. Снова все вместе. Все. Нет, всем вместе уж не бывать нам. Не собраться снова у одного котла, не поболтать в свободную минутку. Там, на снежной поляне, стонут и мучатся от боли старые друзья. Изуродованные, разбитые, бессильные.

У нас – словно похороны. В эту тихую, светлую ночь как-то становится больнее в дикой, глухой стороне. Два товарища лежат. А мы вьемся около них, дрожим, молим о чем-то. И сделалось всем невыносимо тоскливо. Их перевели в другой вагон. И жутко смотреть на опустелые места. Вчера еще они были здесь, болезнь захватила разом, понадобилось удалить. Мы все с ними, мы не можем расстаться, оставить их одних. Скучно, нудно, жутко.

20 марта