Красный, как жизнь

Первая атака удалась. Я разогнался и на полной скорости дернул мирно висящую косу. От неожиданности Степа еле удержалась на ногах. А когда поймала равновесие, кинулась за мной. Но догнать более легкого меня не смогла. После звонка на урок я выждал, чтобы она села за парту, и проскользнул на свое место. Степа обернулась и показала кулак, чем пронзила мое сердце до глубины аорты.

– Все идет отлично, – доложил Шемик. – На следующей перемене продолжим.

Еле дотерпев урок, я собрал силы для второго захода. Степу я заметил в конце коридора. Как раз дистанция, чтобы набрать победное ускорение. Я прицелился и побежал, уверенный в превосходстве в скорости, вооружении и маневренности своего истребителя… то есть меня. Победа была близка. Я уже протянул руку. Но тут Степа резко повернулась и подставила подножку. На маневр меня не хватило. С размаху я полетел на пол и уткнулся носом в паркет. Удар был внушительным, больно было по-настоящему. Я не смог сразу подняться. Помогла Степа. Взяв мое ухо железным капканом, потянула и хорошенько встряхнула. Оглушенный, во всех смыслах, я ничего не мог поделать. Было больно до слез. Но плакать нельзя. Я держался до последнего. Степа выпустила мое багровое ухо и предупредила, что еще раз – и окажусь у директора. От окончательного разгрома спас звонок.

Шемик переживал мое поражение как свое. Но потребовал не терять духа. Что было трудновато: ухо дергало и горело. Шемик утешал и взывал к нашим будущим испытаниям: ухо – ерунда! Как будет трудно, когда будем в окопах держать оборону против юаровских расистов! Плечо друга бесценно и в мирной жизни.

– Надо зайти с фланга, – сказал Шемик, задумчиво разглядывая пустую тетрадку, где должны были решаться примеры по арифметике. – Ты должен стать героем в ее глазах.

– Это как же? – спросил я, не желая потерять второе ухо.

И Шемик объяснил. Идея показалась правильной.

А дело вот в чем. Партия и правительство настолько заботились о подрастающем поколении, что после третьего урока нас поили молоком. В класс заезжала тележка с рядами двухлитровых бутылок, из которых наша классная разливала молоко в граненые стаканы. Никто не отказывался. Молоко было вкуснейшее. Потому что ледяное. Не знаю, в каком холодильнике его держали, но ничего более холодного я не пробовал в своей жизни. Наши мамы требовали молоко это пить только по глоточку. Все в классе пили по глоточку, хотя и дразнили друг друга. Не потому, что были такие послушные дети: никому не хотелось слечь с горлом. А жертвы молоко собирало регулярно.

Настал мой час. Взяв ледяной стакан и оставшись у тележки так, чтобы видел весь класс, особенно она, я выпил залпом, как Бондарчук в фашистском концлагере налитую врагами водку. Горло прожгло до макушки. Я вытер рот рукавом, как полагается советскому солдату, и сказал замершей учительнице: «После первой не закусываю».

И слег на две недели с жуткой ангиной.

Результат был ошеломительный. Я завоевал авторитет в классе. Меня зауважали одноклассники. Многие девочки шушукались про меня. Но только не она. Степа не поняла, ради кого был совершен подвиг. Как будто его не было. Даже не заметила вообще. Да что же такое!

Шемик был удивлен не меньше моего. Сдаваться не будем, так сказал он. Две попытки – это ерунда. Вот Мересьев сколько учился ходить без ног?

– Используем массированный удар, – сказал он, затирая в дневнике очередную двойку. – Надо ее ошеломить.

Не двойку, конечно, Степу. Подозревая, что мне будет предложено, я отказался выпить всю бутылку ледяного молока залпом. Но план Шемика оказался куда более тонким. Он мне понравился.

Надо сказать, что набор стандартных знаков внимания советского мальчика включал в себя: обливание водой из прыскалки, прилепление на спину растаявшего мороженого, макание косички в чернила, натирание мелом парты. Если не считать закладку дохлой крысы в портфель. Все это интересно, но рискованно: можно было получить сдачи. Девочки наши не церемонились, они ведь тоже любили смотреть фильмы про войну. А все эти «сю-сю» с поцелуями их занимали только в кино, да и то на каникулах. Трудно представить, чем ответит Степа, если за невинный дерг косички я чуть не лишился уха. Именно эту особенность моей… ну, ладно, просто Степы, учитывал план Шемика.

После уроков мы заняли огневую позицию на верхнем этаже у окна. Как раз над аркой, мимо которой нельзя пройти, чтобы не выйти из школы. И войти тоже. В качестве поражающего снаряда была изготовлена и донесена из мальчикового туалета бумажная бомбочка (все помнят, как это выглядит?) с яично-водяной смесью. Бумага тетрадки в клеточку держала воду на честном слове. Шемик предлагал чернильно-водяную, но мне не хватило духу: это уж оружие массового поражения.

Бомбочка пристроилась на краю подоконника. Шемик занял позицию наводчика в соседнем, угловом окне, стараясь выглядывать незаметно.

– Приготовились… – скомандовал он.

Я держал бомбочку на весу.

– Ждать. Ждать. Сейчас. Огонь!