Красный кролик

— Не слишком. Именно через стихи выражают свой протест некоторые диссиденты. Им приходится прибегать к окольным путям, чтобы все, кроме самых проницательных читателей, лишь восторгались лирическими восхвалениями облика любимой девушки, не замечая плач по свободе слова. Наверное, в КГБ целый отдел исследует стихи, выискивая в них скрытый политический контекст, на который никто не обращает никакого внимания до тех пор, пока вдруг кто-нибудь из членов Политбюро не придет к выводу, что сексуальное влечение прописано чересчур откровенно. Знаете, русские такие целомудренные… Странно, что в одних вопросах их моральные устои незыблемо твердые, а в других вообще отсутствуют.

— Ну, едва ли русских можно винить за то, что они осуждают «Дебби покоряет Даллас»24, — вставил Райан.

Хардинг едва не поперхнулся табачным дымом.

— Совершенно верно. Это никак не «Король Лир». Но русские ставят Толстого, Чехова и Пастернака.

Джек не читал никого из этих авторов, но сейчас был не тот момент, чтобы признаваться в этом.

— Что он сказал? — воскликнул Александров.

Андропову показалось, что эта вспышка гнева, хотя и ожидаемая, получилась несколько приглушенной. Впрочем, возможно, Александров повышал голос, лишь общаясь с большой аудиторией, или, что вероятнее, устраивая нагоняй подчиненным в Центральном комитете партии.

— Вот письмо и перевод, — сказал председатель КГБ, протягивая документы.

Будущий главный идеолог, взяв бумаги, внимательно ознакомился с ними. Он не хотел, чтобы гнев застилал ему глаза, заставляя пропустить мельчайшие подробности. Андропов, дожидаясь, пока Александров будет читать, закурил «Мальборо». Председатель КГБ отметил, что его гость не притронулся к предложенной водке.

— У святого отца чрезмерное честолюбие, — наконец заметил Александров, откладывая бумаги на кофейный столик.

— Готов с вами согласиться, — заметил Андропов.

В голосе его собеседника прозвучало удивление:

— Он считает себя неуязвимым? Не отдает себе отчет, какими последствиями чреваты подобные угрозы?

— Мои эксперты полагают, что это действительно его собственные слова, и они считают, что он не боится возможных последствий.

— Если дерзкий поляк жаждет мученической смерти, быть может, следует его уважить…

Александров многозначительно умолк, и даже по спине привыкшего ко всему Андропова пробежала холодная дрожь. Пора сделать гостю предостережение. Главная беда идеологов заключается в том, что их теории не всегда должным образом учитывают объективные реалии: болезнь, которую сами они по большей части не замечают.

— Михаил Евгеньевич, подобные действия нельзя осуществлять, повинуясь минутной прихоти. Политические последствия могут быть самыми серьезными.

— Нет, Юрий, ничего серьезного быть не может. Не может, — повторил Александров. — Но в чем я полностью согласен с вами, так это в том, что перед тем, как предпринять ответные действия, нам необходимо будет хорошенько подумать.

— А что считает товарищ Суслов? Вы уже говорили с ним?

— Мишка совсем плох, — без тени сожаления ответил Александров. Андропова это удивило. Его гость был многим обязан своему престарелому руководителю, но, впрочем, идеологи живут в своем собственном замкнутом мирке. — Боюсь, жить ему осталось недолго.

А в этом не было ничего удивительного. Достаточно было только посмотреть на Суслова во время заседаний Политбюро. Его лицо не покидало выражение безысходного отчаяния, какое бывает у тех, кто сознает, что их дни сочтены. Суслов хотел перед тем, как отойти в мир иной, навести порядок в мире этом, но понимал, что это выходит за рамки его возможностей — что стало для него неприятным сюрпризом. Неужели до Суслова наконец дошла та истина, что марксизм-ленинизм является ошибочным путем? Сам Андропов пришел к такому заключению лет пять назад. Однако о подобных вещах не говорят в Кремле, не так ли? Как и с Александровым.

— На протяжении стольких лет Михаил Андреевич был нашим товарищем и наставником. Если то, что вы говорите, правда, нам его будет очень не хватать, — торжественным тоном произнес председатель КГБ, преклоняя колено перед алтарем учения Маркса и его умирающим жрецом.

— Вы совершенно правы, — согласился Александров, вслед за хозяином кабинета надевая маску скорби.

Так поступали все члены Политбюро, потому что этого от них ждали, потому что так было нужно. А вовсе не потому, что это было правдой, хотя бы приблизительно.