Красный (ЛП)

Ты даже не представляешь, какой подарок сделала мне в прошлом году. Хотя я заплатил за это, и заплатил очень дорого, оно того стоило. Теперь я знаю, что все будет так, как я хотел.

Кто-то идет за мной. Я в долгу перед ним, и, как ты прекрасно понимаешь, долги должны быть оплачены. Но он выполнил свою часть сделки, и теперь моя очередь исполнить мою. Что касается нашей сделки, признаюсь, я не сказал тебе всей правды во время нашей второй встречи, когда сказал, что ты сидишь на золотой жиле. Ты думала,

что я имею в виду твое тело, и в каком-то смысле так оно и было. Мне следовало бы сказать, что ты спишь на золотой жиле. Открути набалдашники кровати, и ты поймешь, что я имею в виду.

Что же касается того, кто я, ты вскоре все узнаешь.

Со всей похотью,

Малкольм.

P.S.: Делай все, что должна, но сохрани меня навсегда.

Набалдашники кровати? Что, черт возьми, он имел в виду говоря «открути набалдашники кровати»? И что, черт возьми, он имел в виду, говоря сохранить его навсегда? Конечно, это была его ответственность, а не ее. Тон записки сильно расстроил ее. Что-то в этом было похоже на финал. Что-то в этом было похоже на прощание.

Мона встала и уставилась на набалдашники столбиков кровати. Тот, что был ближе к ней у изножья кровати, был всего лишь медным шаром. Она положила руку на шар и повернула его. Сначала он не хотел поддаваться, но потом она почувствовала, как тот немного сдвинулся. Обеими руками она снова повернула набалдашник. Старая кровать не хотела отпускать шар, но в конце концов ей удалось снять его. Она заглянула внутрь столба и обнаружила, что, хотя он был полым, как она и ожидала, он не был пустым.

Внутри что-то было. Что-то свернутое и завернутое в пожелтевшее полотно. Осторожно она извлекла льняную трубку из столбика кровати. Она сняла льняную обертку и обнаружила внутри свернутый холст. Мона дрожала, разворачивая холст, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы не повредить картину, которая была спрятана в ее постели Бог знает сколько времени. Сначала она не увидела ничего, кроме черноты. Затем немного красного с обеих сторон. Карман с золотой цепочкой. Затем пуговицы с белым воротником. Затем лицо, которое она знала лучше, чем свое собственное, дьявольски красивое лицо, без улыбки на губах, но немного улыбки в глазах, глазах, которые были такими черными, что невозможно было сказать, где заканчивается зрачок и начинается радужка.

Малькольм в черном костюме-тройке. Это была та самая картина. Внизу холста стояло имя художника-портретиста, которого она сразу узнала, потому что пять лет назад в «Красной» проходила выставка его женских портретов. Человек, известный своими картинами, изображающими высшее общество Англии. Человек, который был мертв с 1950-х годов.

Мона перевернула картину.

Этого не может быть. Нет. Это невозможно.

И все же это было написано карандашом на обратной стороне холста.

Портрет маслом, 1938 год.

Глава 11

Похищение сабинянок

Три месяца спустя.

- Снова звонили из «Таймс», - сказала Габриэль, стоя в дверях кабинета Моны.

- Чего они хотят на этот раз? - спросила Мона, едва отрывая взгляд от аукционного каталога.

- Говорят, хотят разместить статью о галерее в светской хронике. Думаю, тебе стоит согласиться, не так ли?

Мона посмотрела на свою помощницу. Габриэль была высокой, стройной и черноволосой, и у нее был прелестнейший французский акцент, от которого каждое слово звучало так, словно его окунули в серебро. "Светской хроники" было светскОй хрОнике, а "да" - да-а. Сочетание ее красоты и акцента сделало Габриэль идеальной кандидатурой для «Красной». Никто не мог отказать этой женщине, когда она говорила, - Вы, конечнО, хотите его купить. Я упакую для вас.

- Полагаю, мы должны сказать "да", - ответила Мона. – «Таймс» уже дала нам широкую огласку.

- Я позвоню им и дам знать завтра утром. Мужчинам и прессе полезно давать немного попотеть, прежде чем сказать им "да".