Красный Марс

— Это происходит уже сейчас. И не просто на словах, а на деле — здесь, изо дня в день. Когда мы впервые сюда прибыли, плюс следующие двадцать лет, Марс напоминал Антарктиду и даже был более свободным. Мы жили вне прежнего мира, не имели собственности — немного одежды, мебели, и больше ничего! А теперь сам знаешь, что я думаю, Джон. Это напоминает доисторический период и кажется нам правильным, потому что знакомо нашим мозгам после трех миллионов лет такой жизни. По сути, наши мозги развились до своего нынешнего состояния в ответ на реалии той жизни. В результате люди сильно привязались к ней, когда у них появилась возможность снова в ней оказаться. Такая жизнь позволяет сосредоточить внимание на настоящей работе, то есть делать все, что необходимо для выживания, или что-то создавать, удовлетворять свое любопытство, играть. Это утопия, Джон, особенно для первобытных людей и ученых — или, проще сказать, для всех. И получается, научно-исследовательская станция — это на самом деле крошечная модель доисторической утопии, созданная в условиях денежной экономики транснационалов разумными приматами, которые хотят жить хорошо.

— И ты думаешь, все готовы к этому присоединиться, — сказал Джон.

Да, они могли бы, но им такого никто не предложит. А значит, это не настоящая утопия. Мы, разумные приматы, ученые, хотели создать островки для самих себя, а не обеспечить такие условия для всех остальных. А в реальности эти островки стали частью порядка, установленного транснационалами, которые за это заплатили. То есть они не были по-настоящему бесплатными, как не было и по-настоящему свободных исследований. Все дело в том, что люди, заплатившие за эти научные островки, рано или поздно захотят, чтобы их инвестиции окупились. И теперь мы приближаемся к этому времени. Наш островок должен возместить расходы. Как видишь, мы занимались не свободными, а прикладными исследованиями. И с открытием месторождений стратегических металлов стало ясно, как наши исследования будут применяться. И вот все возвращается — право собственности, цены, зарплаты. Вся система предпринимательства. Маленькая научная станция превращается в рудник, где горняки будут относиться к земле, скрывающей под собой ископаемые, с привычной бесцеремонностью. А ученых спрашивают: «Сколько стоит то, чем вы занимаетесь?» Их просят делать их работу за плату, но всю выгоду получат владельцы компаний, на которые они работают.

— А я ни на кого не работаю, — заметил Джон.

— Пусть так, но ты работаешь в проекте по терраформированию, а за него кто платит?

Джон попробовал ответить, как Сакс:

— Солнце.

Аркадий хохотнул.

— Нет! Тут не только солнце, роботы и рабочая сила, тут много чего еще. Всем этим людям нужно есть и все такое. Значит, кто-то их обеспечивает — ведь мы не удосужились построить жизнь, в которой были бы полностью самостоятельными.

Джон сдвинул брови.

— Ну хорошо, в первое время мы не могли обойтись без помощи. Нам спускали оборудование стоимостью в миллиарды долларов. Или, как ты говоришь, много рабочих часов.

— Да, это так. Как только мы сюда прибыли, мы могли сосредоточить все свои силы на том, чтобы стать самообеспеченными и самостоятельными, а потом откупиться от них и на этом порвать с ними. Но мы этого не сделали, и вот — акулы бизнеса уже здесь. Тогда, вначале, если бы кого-нибудь спросили, кто из нас больше заработал, я или ты, ответить было бы невозможно, да?

— Да.

— Вопрос, лишенный смысла. Но спроси сейчас, и нам придется сравнивать. Ты консультируешь кого-нибудь?

— Нет.

— И я нет. Зато Филлис консультирует «Амекс», «Субараси» и «Армскор». А Фрэнк — «Хоневелл-Мессершмитт», «Дженерал Электрик», «Боинг» и «Субараси». И многие другие. Они богаче нас с тобой. А в этой системе кто богаче, тот могущественнее.

«Это мы еще посмотрим», — подумал Джон. Но, не желая давать Аркадию очередной повод для смеха, промолчал.

— И на Марсе это происходит повсеместно, — сказал Аркадий. Множество окружавших их Аркадиев замахало руками, это выглядело как тибетская мандала с изображением красноволосых демонов. — Естественно, есть люди, которые видят, что происходит. Или я им об этом говорю. И ты должен понять, Джон, — эти люди будут бороться за то, чтобы все осталось, как было. Это люди, которым нравилось жить, как первобытные ученые. Нравилось настолько, что они без боя от своего не отступятся.

— Значит, саботаж…

Да! Возможно, некоторые происшествия — дело рук этих людей. Я считаю это контрпродуктивным, но они со мной не согласятся. В основном саботажем занимались желающие сохранить Марс таким, каким он был до нашего прибытия. Я к ним не отношусь. Зато я отношусь к тем, кто будет бороться за то, чтобы Марс не стал свободной зоной транснациональной добычи полезных ископаемых. Чтобы не дать нам стать рабами чиновников, сидящих в своих крепостях. — Он посмотрел Джону в глаза, и тот увидел, каким непоколебимым был его взгляд. — Ты тоже это чувствуешь?

— Вообще-то да, — усмехнулся он. — Чувствую! Мне кажется, если у нас и есть разногласия, то лишь в методах.